Ральф Ротман - Жара

Солнце набросало пестрых пятен на одежду Де Лоо — брюки цвета хаки и легкий пиджачок, — когда он проходил мимо окон из цветного стекла. На каждой площадке — стул и пепельница, из одной квартиры раздавалось хоровое пение — месса по радио, а на пятом этаже на коврике — туфли, вишневого цвета лодочки, и пара маленьких сандалеток, готовых улететь вместе с пчелками. Прозрачные крылышки на верхнем ремешке. Рядом — стопка старых газет и дважды перевязанный пакет с мусором.

— Нет, ты сделаешь это сейчас! — крикнул за дверью детский голос. — И притом немедленно!

Захлопнулась то ли дверца шкафа, то ли крышка сундука.

— Николь, прекрати, — сказала мать, измученный голос звучал устало. — Ты же знаешь, я не люблю, когда ты разговариваешь со мной таким тоном.

Писклявый визг, словно наступили на резиновую игрушку.

— Нет, ты это полюбишь! — крикнул ребенок, а Де Лоо подошел к расположенной напротив двери, вставил ключ и почти уже вошел в квартиру. Но вдруг невольно задержался на пороге. Овальная деревянная дощечка со звонком — изящная медная скоба в форме изогнутой змеи — исчезла, из стены торчали два кривых проводка с обмоткой из текстиля; какое-то время он глядел на дыру в штукатурке. Потом взялся за один проводок и подвел его к кончику другого. Раздался треск, посыпались синие искры. Звонок резко зазвонил, и он вошел в квартиру.

По половицам задвигались клубки пыли, исчезли под шкафом, лампа в бумажном колпаке под потолком закачалась от сквозняка. Он закрыл дверь, но все еще стоял на кокосовой циновке. Несмотря на открытую в кухне форточку, все равно немного пахло затхлостью, отсыревшим камином, черным от копоти, и бурое пятно на потолке тоже увеличилось и обросло пузырями вздувшейся побелки. Через окно маленькой комнатки, выходившее на задний двор, падали косые солнечные лучи, дотягиваясь до прихожей, один луч лег широкой полосой на зеркало, покрытое пылью, и Де Лоо провел обеими руками по волосам. Потом снял с крючка в прихожей темный пуловер с воротом под горло, встряхнул его и повесил назад.

Он повернулся, открыл дверь в ванную. Перышки в ванне, бесшумно капает из крана вода и бежит по эмали сверкающими каплями, оставляя длинный коричневый след, позеленевший по краям. Он приподнялся на цыпочки и заглянул в световую шахту с маленьким оконцем, закрытым неплотно. Голуби пытались свить в нише гнездо.

Но этот год был годом сорок. Он спустил воду в туалете и прошел через маленькую прихожую в спальню, остановившись в дверях. Рамка иконы над книжной полкой, Пресвятая Дева Мария без младенца, уже давно почернела, а на узкой кровати, покрытой красным бархатом, Де Лоо увидел, где он сидел несколько недель назад, опершись на руку и склонив голову на плечо. Покосившаяся дверь шкафа открылась, как только он вошел в комнату, он вытянул руку и прикрыл ее, не глядя в ту сторону. Потом снял с подоконника веточку самшита, сдул с нее пыль и подержал против света. Вечнозеленые листики. Слегка пожелтевшие и ставшие прозрачными, как пергамент.

Он осторожно положил самшит на место и пошел в переднюю комнату с окнами по фасаду. Это была самая большая комната в квартире и находилась пока еще в тени, но кафельная облицовка печи и стекло на письменном столе уже отражали солнечные лучи, проникавшие сюда из окон с противоположной стороны. Световые блики играли на ковре, на стенах, а когда он вышел на середину комнаты, увидел свой силуэт в хрустальном ромбе на потолке. И здесь пахло затхлостью, а на деревянном карнизе, когда-то однажды давным-давно проолифленном, лежала серым мехом пыль.

Де Лоо открыл балконную дверь, подошел к парапету и поглядел поверх дубов и каштанов на обводной канал. Прогуливающаяся публика в светлых платьях переходила далеко внизу под ним мостовую, а дети, стоя перед проволочным ограждением старого газгольдера, просовывали сквозь дырочки металлической сетки двум козам, которых там кто-то пас, свои красные и зеленые леденцы. Фонтан бездействовал, в каменных чашах собрался мусор.

Де Лоо обтер носовым платком складной стул. Потом пошел на кухню, открыл кран и стал ждать, пока стечет рыжая, воняющая ржавчиной вода и побежит светлая струя. В чайнике на дне шуршали кусочки известковой накипи, он ополоснул чайник, налил немного воды, чтоб хватило на одну чашку, и поставил его на одну из двух электроплиток, стоявших на старой плите, топившейся когда-то углем. Потом открыл полку, достал пластмассовую банку и открутил крышку. Растворимого кофе там было на донышке, он раздробил спекшиеся комочки ножом и насыпал немного в белую фарфоровую чашку. Ручка отломана, потом заново приклеена, золотой ободок почти совсем стерся.

Пока он ждал, когда закипит вода, он смотрел в окно. Боковое крыло дома было уже полностью освещено солнцем, многие окна стояли открытыми, жильцы проветривали на балконах постельные принадлежности, а между перекладинами для выбивания ковров две девочки играли внизу в пинг-понг. И облицованный клинкерным кирпичом желтый фасад заднего дома, в котором жил он сам, тоже уже частично был залит солнцем, и места попадания снарядов и пуль времен Второй мировой войны смотрелись чернее обычного, словно тени, напоминавшие о ней, запрятались они поглубже во все выбоины. В квартире Пиддера у окна стояла незнакомая женщина. Ее крашеные под блондинку волосы блестели, как обрызганные из пульверизатора, кроме нижнего белья на ней ничего не было, в подпитом состоянии она не замечала, что на нее кто-то смотрит. Смочив тряпку пивом, она принялась протирать листья комнатных растений.

Вода засипела и заклокотала под крышкой, он снял чайник и залил растворимый кофе кипятком. Обхватив чашку рукой, не касаясь приклеенной ручки, направился затем в большую комнату и остановился перед опустевшим письменным столом. Он раскрыл ноутбук, посмотрел, не отрывая взгляда, на его свинцово-серый экран, закрыл опять. Провел указательным пальцем по фотографии, стоявшей рядом с лампой, по пыльным глазам, и отвернулся. Сел на кожаную софу, стал пить кофе, имевший горький, но приятный вкус. По чашке ползла капля, в самом низу она зависла, и он смахнул ее тыльной стороной руки. Потом громко откашлялся и испугался, услышав эхо, показавшееся ему более громким, чем обычно бывает в нежилых помещениях.

Он смотрел сквозь свое отражение в стеклянной двери. За Хазенхайде поднимался дирижабль, рекламируя пиво, казалось, лопасти воздушного винта баламутят ослепительно яркий солнечный блеск. Он вышел на балкон, уселся на складной стул и поставил чашку на столик, найдя свободное от птичьего помета местечко. Небо синее, ни облачка, и первые лучи солнца уже пробились сквозь дырявый водосточный желоб у него над головой — через несколько минут фасад дома будет залит ярким светом… Он закрыл глаза.