Хилари Мантел - Внесите тела

– Я запишу для памяти, – со смехом отвечает Рейф.

Год назад Рейф бы не засмеялся. Томас, его первенец, умер на второй день после крестин. Рейф снес горе по-христиански, но сделался тише, серьезнее, при том что и прежде не отличался легкомыслием. У Хелен есть дети от первого брака, однако ребенка она похоронила впервые и долго не могла оправиться. Наконец в этом году, после долгих и тяжких мук, напугавших ее саму, Хелен родила еще одного сына, и его тоже назвали Томасом. Дай Бог тому оказаться счастливее братца; малыш хоть и появился на свет с трудом, выглядит крепким, и Рейф теперь – счастливый отец.

– Сэр, я все хотел спросить: это ваша новая шапка?

– Нет, – серьезно отвечает он. – Это шапка посла Испании и Священной Римской империи. Хочешь примерить?

С грохотом влетает Кристоф: не может войти по-человечески, бросается на дверь, как на врага. Лицо все еще в копоти от костра.

– К вам женщина, сэр. Говорит, очень срочно, и не соглашается уйти.

– Что за женщина?

– Старая. Но не настолько, чтобы спустить ее с лестницы в такой мороз.

– Фи, Кристоф! Пойди лучше умойся. – Он поворачивается к Рейфу. – Незнакомая женщина. Я в чернилах?

– Нет, сэр. Не очень.

В парадном зале, озаренная светом факелов, ждет дама. Она приподнимает вуаль и заговаривает с ним по-кастильски. Мария, леди Уиллоби, урожденная Мария Салинас. Он ужасается, как она могла приехать из Лондона одна, в снежную ночь.

Дама обрывает его охи и ахи.

– Вы – последняя моя надежда. Я не могу попасть к королю, а медлить нельзя. Выпишите мне бумагу, иначе, когда я приеду в Кимболтон, меня не впустят.

Однако он переходит на английский; во всех разговорах касательно Екатерины ему нужны свидетели.

– Миледи, вы не можете ехать в такой снег.

– Вот. – Она протягивает письмо. – Прочтите, это пишет врач королевы собственной рукой. Моя госпожа одна, ей больно и страшно.

Лет двадцать пять назад, когда Екатерина впервые прибыла в Англию, Томас Мор написал, что ее свита состоит из горбатых карлиц, босоногих пигмеев, словно сбежавших из преисподней. Ему трудно судить – он был тогда далеко от Англии и тем более от двора, – но, сдается, Мор позволил себе поэтическую гиперболу. Мария Салинас приехала чуть позже и была любимицей Екатерины, пока не оставила госпожу ради замужества. Она уже давно вдова, но все так же поразительно красива и помнит о своих чарах даже сейчас, когда сжалась от горя и посинела от холода. Небрежным движением она бросает плащ Рейфу Сэдлеру, будто он для того тут и поставлен, затем, пройдя через комнату, берет Кромвеля за руки.

– Бога ради, Томас Кромвель, пустите меня к ней. Вы не можете мне отказать.

Он смотрит на Рейфа. Того испанские страсти трогают не больше, чем скулеж мокрого пса под дверью.

– Поймите, леди Уиллоби, – холодно произносит Рейф, – этот вопрос не в ведении государственного секретаря и даже совета. Можете сколько угодно осаждать моего господина просьбами, но только король решает, кого допустить к вдовствующей принцессе.

– Послушайте, миледи, – говорит он, – дороги замело. А если и потеплеет, они все равно будут непроезжими. Я не могу гарантировать вашу безопасность, даже если отправлю с вами людей. Вы можете упасть с лошади…

– Тогда я пойду дальше пешком! Как вы остановите меня, господин секретарь? Закуете в цепи? Прикажете вашим чернорожим мужланам держать меня в чулане, покуда королева не скончается?

– Не глупите, мадам. – Рейф, очевидно, считает, что должен защитить его, Кромвеля, от женских нападок. – Все именно так, как говорит господин секретарь. Вы не можете ехать в такую погоду. Вы уже не молоды.

Дама что-то шепчет – не то молитву, не то проклятие.

– Спасибо за галантное напоминание, мастер Сэдлер, без вас я бы считала, что мне шестнадцать. Да, видите, теперь я настоящая англичанка! Умею говорить прямо противоположное тому, что думаю. – В ее глазах вспыхивает расчетливый огонек. – Кардинал бы разрешил мне поехать.

– Жаль, что его с нами нет, чтобы это сказать. – Однако он берет у Рейфа плащ, надевает на гостью. – Что ж, поезжайте. Вижу, вас не отговорить. Шапюи едет с пропуском, так что, возможно…

– Я поклялась выехать на заре. Господь отвернется от меня, если я нарушу клятву. Шапюи не станет так торопиться.

– Даже если вы туда доберетесь… там не дороги, одно название. Может случиться так, что вы упадете с лошади перед самыми воротами замка.

– Что?.. А, понимаю.

– Бедингфилду приказано никого не пускать, но он не сможет оставить даму в сугробе.

Она целует его:

– Томас Кромвель. Господь и император вас вознаградят.

Он кивает:

– Я уповаю на Господа.

Она выходит и уже на пороге спрашивает удивленно:

– Что там за снежные фигуры?

– Надеюсь, ей не скажут, – говорит он Рейфу. – Она папистка.

– Меня никогда так не целовали, – жалуется Кристоф.

– Может, если бы ты умылся… – Он пристально смотрит на Рейфа. – Ты бы ее не отпустил.

– Не отпустил бы, – признает Рейф. – Не додумался бы до такой уловки. А если бы и додумался… Нет, я бы побоялся рассердить короля.

– Вот поэтому ты спокойно доживешь до старости. – Он пожимает плечами. – Она поедет. Шапюи тоже. А Стивен Воэн будет приглядывать за обоими. Завтра утром придешь? Возьми с собой Хелен и девочек. Малыша брать не стоит, слишком холодно. Грегори говорит, мы будем трубить в трубы и топтать Папу с кардиналами.

– Ей очень понравились крылья, – говорит Рейф. – Нашей девочке. Она спрашивает, можно ли ей надевать их каждый год.

– Почему бы нет? Пока у Грегори не будет дочери таких лет.

Они обнимаются на прощание.

– Постарайтесь уснуть, сэр.

Он знает, что в постели будет вспоминать слова Брэндона: «Государственные дела не про вашу честь. Вы – никто, и не вам, простолюдину, беседовать с государями». Незачем придумывать месть – герцог Медный Таз сам себя погубит, если будет орать на весь Гринвич, что Генрих – рогоносец. Такое даже старому другу с рук не сойдет.

К тому же Брэндон прав. Герцог может представлять своего господина при иноземном дворе. Кардинала, даже если тот, как Вулси, незнатного рода, возвышает церковный сан. Гардинер, хоть и бастард, на правах епископа, предстоятеля богатейшей английской епархии, зовется Стивеном Винчестерским. Только он, Кремюэль, по-прежнему никто. Король дает ему звания, которых никто за границей не понимает, и работу, которую никто на родине выполнить не может. Обязанностей и постов все больше, однако он как выходит утром из дома простым мастером Кромвелем, так и возвращается простым мастером Кромвелем. Король предложил ему место лорд-канцлера; нет, ответил он, не трогайте лорда Одли. Лорд Одли отлично справляется: делает все, что ему говорят. Может, стоило согласиться? Он вздыхает при мысли о канцлерской цепи. Ведь нельзя же совмещать посты лорд-канцлера и государственного секретаря? А от своей должности он не откажется, пусть она и не дает такого почета. Плевать, что французы не понимают. Они еще увидят результат. Брэндон может ворваться с криком, хлопнуть короля по спине и назвать «Гарри», может вместе с Генрихом хохотать над старыми шутками и вспоминать турнирные подвиги. Однако время рыцарства уходит. Когда-нибудь турнирные дворы зарастут мхом. Пришло время ростовщика и хвастливого капера; банкир сидит с банкиром, а короли им прислуживают.