Хилари Мантел - Внесите тела

Он, Кромвель, кивает слугам. Вносят еще табуреты.

– Ставьте потеснее, – говорит он.

Входят Фицуильям и Кэрью, садятся, не здороваясь. Они пришли готовые к пиру, с ножами в руках.

Он оглядывает гостей. Все в сборе. Звучит латинская молитва; он бы предпочел английскую, но надо угождать гостям. Те усиленно крестятся. Смотрят на него выжидательно.

Он зовет слуг. Двери распахиваются. Челядинцы водружают на стол тяжелые блюда. Мясо сырое, более того, животные еще не забиты.

Ничего страшного. Пусть гости еще немного посидят, глотая слюнки.

Болейны перед ним на блюде, готовые к закланию.

Теперь, поступив на службу в королевские покои, Рейф ближе знакомится с Марком Смитоном – тот нынче тоже камердинер. Когда-то Марк подошел к дверям кардинальского дома в залатанных башмаках и холщовом дублете с чужого плеча. Кардинал нарядил его в шерсть, а сегодня Марк щеголяет в атласе, да и лошадью обзавелся: сидит в седле из цветной кордовской кожи, держит поводья перчаткой с золотым аграмантом. Откуда деньги? Анна безумно щедра, говорит Рейф. Ходят слухи, что она дала Фрэнсису Уэстону средства откупиться от кредиторов.

Королеву можно понять, говорит Рейф, король уже не так ею восхищается, вот она и окружила себя обожателями. Ее покои – как проходной двор, королевские джентльмены поминутно заглядывают с тем или иным поручением и остаются спеть песню или сыграть в игру; а если поручения нет, они его выдумывают.

Те джентльмены, которым государыня благоволит меньше, охотно делятся сплетнями с новичком, а многое и рассказывать не нужно: у Рейфа есть свои глаза и уши. Шепот и возня за дверью. Насмешки над королем. Его одеждой, его пением. Намеки на то, что в постели он слабоват. От кого могут идти такие слухи, если не от королевы?

Некоторые мужчины говорят только о лошадях. Мой конь выносливый, да жаль, небыстрый, славная у вас кобылка, но видели бы вы ту гнедую, которую я себе присмотрел. Для Генриха такой предмет – дамы; он находит привлекательные качества почти в любой и всегда может сказать комплимент даже последней старой карге. Молодые вызывают у него бесконечные восторги: ну разве не пленительные глазки? не очаровательная шейка? не мелодичный голосок? не прелестная ручка? Как правило, дальше видимого он не заходит, разве что может сказать, чуть краснея: «У нее должны быть хорошенькие грудки, вы не находите?»

Однажды Рейф слышал, как Уэстон в соседней комнате передразнивал короля: «У нее самая мокрая щелка, какую вы когда-либо трогали, не находите?» Следом раздались смешки, затем: «Тсс! Тут рядом Кромвелев наушник».

Гарри Норрис последнее время живет у себя в поместье. Когда он при дворе, говорит Рейф, то старается прекращать такие разговоры, иногда очень сердится, но иногда не может сдержать улыбку. Джентльмены говорят о королеве и гадают…

Продолжай, Рейф, говорит он.

Рейф мнется. Не хочет быть наушником. Тщательно выбирает слова.

– Чтобы угодить королю, королева должна поскорее зачать ребенка, а как? Если Генрих не может исполнить супружеский долг, шутили они, кто из нас возьмется ему помочь?

– И к чему они пришли?

Рейф трет макушку, отчего волосы встают дыбом. Понимаете, они ведь на самом деле не посмеют. Ни один из них. Королева священна. Это страшный грех даже для таких распутников, и они боятся короля, сколько бы его ни высмеивали. Да и королева не так глупа.

– Я спрашиваю еще раз: к чему они пришли?

– Наверное, к тому, что каждый за себя.

– Спасайся кто может, – смеется он.

Лучше бы показания Рейфа не пригодились. Он надеется убрать Анну Болейн без всей этой грязи. Глупые слова глупых людей. Однако ни ему, ни Рейфу их уже не забыть. Вот так-то.

Мартовская погода, апрельская погода, ледяные дожди, проблески солнца. Он снова встречается с Шапюи, на сей раз в доме.

– Что-то вы печальны, господин секретарь. Усаживайтесь у камина.

Он стряхивает со шляпы капли дождя.

– Невесело мне в последнее время.

– Знаете ли вы, я убежден, что вы приходите ко мне с единственной целью: позлить французского посла.

– О да, он страшно ревнует. По правде сказать, я бы охотно заглядывал к вам чаще, да только об этом сразу донесут королеве. А она мстительна.

– Я желаю вам более доброй госпожи.

Слова посла подразумевает вопрос: как движется дело с новой госпожой? Шапюи хочет знать: возможен ли союз между нашими государями? Нельзя ли вернуть Марию в число наследников, разумеется, после детей, которые родятся у Генриха в новом браке? При условии, конечно, что не станет нынешней королевы.

– Ах, леди Мария… – В последнее время он взял за правило при ее упоминании подносить руку к шляпе и сейчас видит, что Шапюи тронут, готовится упомянуть это обстоятельство в депешах. – Король сказал, что не прочь вступить в официальные переговоры и был бы рад союзу с императором.

– Теперь вы можете поймать его на слове.

– Я имею определенное влияние на короля, но не могу за него ручаться. В том-то и беда. Чтобы угодить Генриху, надо предугадывать его мысли, а когда он меняет решение, оказываешься в дураках.

Вулси советовал: пусть он сам скажет, чего хочет, добивайся от него определенности, не гадай, потому что, гадая, можешь себя сгубить. Однако, быть может, со дней Вулси невысказанные пожелания короля труднее стало не замечать. Королевское недовольство ощущается с десяти шагов; подносишь ему бумагу на подпись, а он возводит очи горе, словно умоляет об избавлении.

– Вы боитесь немилости, – говорит Шапюи.

– Думаю, мне ее не миновать. Когда-нибудь.

Временами он лежит без сна и думает, как это будет. Иногда все заканчивается почетной отставкой. Можно припомнить случаи. Разумеется, бессонными ночами больше воображаешь другое.

– Но если такой день придет, что вы будете делать?

– Что я могу делать? Вооружусь терпением и возложу мои упования на Господа.

«И буду надеяться, что все закончится быстро».

– Ваша набожность делает вам честь, – говорит посол. – Если фортуна от вас отвернется, вам будут нужны друзья. Император…

– Император и не вспомнит обо мне, Эсташ. Как и о любом простом человеке. Никто не шевельнул пальцем в защиту кардинала.

– Бедный кардинал. Как жалко, что я не имел удовольствия его знать.

– Хватит ко мне подмасливаться, – резко говорит он. – Довольно!

Шапюи смотрит на него пристально. Огонь в камине ревет, от мокрой одежды поднимается пар. Дождь стучит в окна. Он, Кромвель, ежится.

– Вы заболели? – спрашивает Шапюи.

– Нет, мне не дозволено болеть. Если я лягу в постель, королева велит мне вставать и скажет, что я притворяюсь. Если хотите меня подбодрить, наденьте ваш рождественский колпак. Жаль, что вы убрали его из-за траура. Жду не дождусь Пасхи, когда вновь его на вас увижу.