Трейси Шевалье - Последний побег

До сегодняшнего дня Хонор не встречала людей, способных сидеть так же тихо и неподвижно, как она сама.

Хонор всегда втайне гордилась тем, как тихо она сидит на собраниях. Расположившись на скамье, сдвинув ноги и положив руки на колени, она могла просидеть, не шелохнувшись, два часа. Все вокруг постоянно ерзали и меняли позы, чтобы облегчить тяжесть в ногах. Они поводили плечами, чесали головы, тихонько откашливались, сплетали и расплетали пальцы. Джек был особенно беспокойным. В тех редких случаях, когда он вставал произнести речь, у Хонор всегда возникало подозрение, что к этому его побуждает не Божественный дух, а простое человеческое желание размять затекшее тело. Если ты квакер, это еще не значит, что ты от природы спокойный и тихий.

Чернокожая женщина, съежившаяся в соломе рядом с Хонор, сидела так тихо, словно ее там и не было. Хонор специально прислушивалась, стараясь уловить хотя бы единственный шорох соломы, но слышала лишь мышей, скребущихся где-то внизу. Женщина моргнула, и в такой всепоглощающей тишине даже беззвучное движение век показалось почти оглушительным. Хонор и чернокожая беглянка словно соревновались друг с другом, кто из них самый тихий.

Вскоре Хонор услышала скрип кожаных сапог и напряглась. Донован тоже играл в «кто тише», хотя проигрывал обеим женщинам. Беглянка не шелохнулась, только отлепила язык от пересохшего неба с тихим, едва уловимым щелчком.

Донован не мог его слышать, но все равно — звук словно послужил сигналом. Раздался лязг отодвигаемого засова, а потом двери амбара распахнулись настежь, и Донован шагнул внутрь. После непроницаемой темноты свет его фонаря был слепящим, как солнце. Хонор с трудом поборола искушение броситься наутек. Но она знала, что им от него не убежать. Они должны оставаться на месте и не только сидеть тихо, но и как будто исчезнуть, чтобы Донован не почувствовал их присутствия. Это было намного труднее, чем сохранять неподвижность. Это означало, что необходимо как-то сдержать и убавить внутренний свет.

Хонор закрыла глаза, хотя интуиция подсказывала, что этого делать нельзя. Ей следовало наблюдать за Донованом, который водил фонарем из стороны в сторону, освещая все углы. Но если крепко зажмуриться и унестись мыслями далеко-далеко, тогда, возможно, она сумеет ослабить свое присутствие здесь. Хонор попыталась представить, что она сейчас в Англии. Стоит вместе с мамой и сестрой на Колмерском холме неподалеку от Бридпорта и смотрит на океан.

— Хонор Брайт! — Донован произнес ее имя так, словно знал, что она где-то здесь.

Его голос вернул Хонор к реальности. Она не открыла глаза, но все равно почувствовала на себе его взгляд, даже через солому, которая ее укрывала. Все ее существо тянулось к нему, пусть даже он воплощал в себе все, что она ненавидела и чему сопротивлялась. Даже воздух будто сгустился, переполнившись напряжением.

Беглянка никак не отозвалась на перемену, лишь еще раз моргнула. Все трое застыли. Наконец Донован прочистил горло.

— Ладно, на сей раз будет по-твоему, Хонор. Даже не знаю, почему я такой добрый. Но больше этого не повторится, не сомневайся.

Хонор ждала еще четверть часа, пока топот копыт не стих вдали, и только потом выбралась из-под соломы и размяла затекшие ноги.

— Все хорошо, — сказала она. — Он ушел.

Чернокожая женщина даже не шелохнулась.

— Я никогда не встречала таких тихих людей, — призналась Хонор. — Из тебя получился бы хороший квакер.

Когда они вышли наружу, Хонор прошептала:

— Ты знаешь, куда идти?

По-прежнему не говоря ни слова, женщина указала на звезду в северной части неба: на Полярную звезду. Однажды Сэмюэл объяснил Хонор, что все звезды на небосводе вращаются вокруг этой скромной звезды. Поскольку она остается на месте и всегда указывает направление на север, по ней легко ориентироваться. Хонор всегда поражалась, что в небе, где все пребывает в движении, есть одна неподвижная точка. Словно точка опоры.

Фейсуэлл, Огайо

20 декабря 1851 года

Дорогая Бидди!

Сегодня у меня большая радость. Пришло сразу несколько писем: от мамы, от тети Рейчел, от тебя. Столько новостей из дома! Столько тепла и любви! Это радостно и приятно. Словно солнышко выглянуло из-за туч и оживило серое однообразие зимних дней. Также с сегодняшней почтой пришли одеяла, о которых я спрашивала у тебя, у Уильяма и тети.

Когда я развернула одеяла и разложила их на нашей кровати, то даже всплакнула, глядя на знакомые цвета и узоры. Я очень благодарна тебе, что отдала мне свое одеяло, проявив столько отзывчивости и понимания — тем более что, если судить по последним письмам, в которых ты постоянно упоминаешь о сыне Шерборнов, тебе самой в скором времени понадобятся одеяла! Спасибо, Бидди. Свекровь довольна, что одеяла прислали, хотя они озадачили ее. Ни она, ни Доркас даже не пытались скрыть разочарования, когда рассматривали одеяла. Как я понимаю, наше английское лоскутное шитье совсем не в их вкусе.

Я думала, что с приходом зимы у меня появится больше времени, чтобы писать письма. Времени действительно стало больше. Сейчас, когда все завалено снегом и на земле ничего не растет, мы почти не выходим из дома: только чтобы подоить коров, покормить животных и сходить в Фейсуэлл на собрание. Да, времени стало больше, но писать не о чем. Ничего не происходит. Каждый день похож на предыдущий. Иногда меня одолевают апатия и скука. Я не помню, чтобы так было в Дорсете: зимы там мягче, снега значительно меньше, и в городе нет ощущения, будто все погрузилось в глубокий сон. Мы с тобой или с Грейс постоянно куда-то ходили, общались с людьми, что-то придумывали и делали и часто бывали на свежем воздухе. А здесь я целыми днями сижу вместе с Джудит и Доркас в кухне (это самое теплое место в доме), где воздух такой же несвежий и спертый, как наш разговор. Несколько раз я порывалась написать тебе, но, честное слово, писать не о чем. Надеюсь, ты меня извинишь. Но сегодня я получила твое письмо и одеяла, и у меня появился повод взяться за перо.

Я улыбаюсь, когда вспоминаю, как писала тебе в прошлом письме, что с нетерпением жду холодов. Теперь мне хочется лета! В середине декабря были сильные снегопады, и с тех пор снегу все прибавляется и прибавляется. Он лежит чуть ли не вровень с окнами на первом этаже. Джек расчистил дорожку до курятника, амбара, колодца и уборной. Он регулярно ездит в Фейсуэлл, доставляет молоко и другие продукты, и каждый раз лошадям и повозке приходится прокладывать путь по дороге, которую тоже заносит снегом. Но больше всего нас донимают морозы. Когда я выхожу утром доить коров, у меня так мерзнут руки, что пальцы не гнутся, и приходится греть их о коровьи бока. Лошадям и коровам хотя бы тепло, их дыхание согревает воздух в амбаре. А вот курам совсем плохо. Они мало несутся, а несколько куриц и вовсе замерзли до смерти. Когда такое случается, нам приходится их съедать. Меня это всегда огорчает, потому что несушки не предназначены для того, чтобы пускать их на мясо.