Грегор Самаров - Адъютант императрицы

— Желаю вашей светлости много счастья, — сказал Панин, причем почтительно, но вместе с тем с некоторой отеческой сердечностью поцеловал руку принцессы Вильгельмины, — и радуюсь, что великий князь, мой августейший воспитанник, сумел так верно узнать и оценить ваши превосходные качества. Я убежден, что надежды, выраженные этими зелеными листочками, оправдаются на счастье двух благородных сердец и на благо великого народа! Я поспешу к моему августейшему воспитаннику, чтобы перевести душистую символику этих цветов на дипломатический язык.

Он поцеловал руку принцессы и откланялся перед ее матерью и сестрами, согласно всем правилам этикета.

— Пойдем, дитя мое, пойдем! — воскликнула ландграфиня, когда граф Панин покинул комнату. — Пойдем ко мне!.. Нам предстоит много дел, чтобы приготовить твой туалет к вечеру. Я вполне доверяю твоему вкусу, но все‑таки советы любящей матери никогда не мешают.

Насмешливая улыбка пробежала по губам принцессы, но она последовала за матерью, которая поспешно удалилась с ней, вовсе не обращая внимания на других дочерей, только что выставленных ею как образец для подражания.

Обе принцессы остались одни и имели достаточно времени, чтобы обменяться недоброжелательными замечаниями по поводу незаслуженного, по их мнению, счастья сестры.

Мраморный дворец, расположенный на набережной Невы, между Зимним дворцом и Марсовым полем, был в то время окончен только в своей основной постройке, причем в самом скором времени планировалось сооружение флигелей и устройства сада.

Императрица Екатерина подарила этот дворец графу Григорию Григорьевичу Орлову и над входом этого великолепного, поистине царского подарка велела поставить простую надпись: «Сооружение благодарности».

Постройка была выполнена из мрамора, гранита и бронзы, а оба верхние этажа блистали красотой финляндского и сибирского мрамора. Здание из‑за нагромождения каменных глыб выглядело несколько массивным и мрачноватым, но внутри всюду отличалось благородным, чистым, артистическим вкусом, которым славились все творения императрицы.

Картины и скульптуры лучших мастеров украшали галерею, а лучшие торговые фирмы Парижа и Лондона доставили всю обстановку комнат, так что даже это неоконченное строение было подарком, который едва ли кто‑либо из могущественнейших и богатейших государей Европы мог презентовать своему любимцу.

Перед входом во дворец стоял двойной караул Преображенского полка, и многочисленная стража того же полка, в котором когда‑то Григорий Григорьевич Орлов служил поручиком и которому он постоянно оказывал свое покровительство, занимала почетный караул во дворце.

Сюда прискакал Григорий Григорьевич, после того как проводил императрицу до Зимнего дворца. Брат Алексей сопровождал его, а многочисленная свита из адъютантов и ординарцев производила впечатление целого отряда кавалерии.

Как вихрь промчался по улицам этот блестящий отряд; низко кланялись редко встречавшиеся горожане всесильному фавориту императрицы. Но Григорий Григорьевич, который, несмотря на свою заносчивость с высокопоставленными лицами двора, постоянно стремился приобрести и увеличить свою популярность в народе, не обращал внимания ни на один почтительный поклон; он мрачно смотрел вниз перед собой, и время от времени нетерпеливый удар хлыстом заставлял подниматься на дыбы его взмыленную лошадь. У главного входа в Мраморный дворец он соскочил с седла, бросил поводья своему шталмейстеру, отпустил состоявших при нем офицеров и только с братом Алексеем поднялся по широким ступеням лестницы. Казалось, что эти массивные ступени, с тяжеловесными бронзовыми перилами, и громадные коридоры, с высокими сводами, были сооружены специально для этих двух богатырских фигур, тяжелые, звенящие шаги которых гулко раздавались среди мраморных стен.

Григорий Григорьевич поспешно открыл дверь из позолоченной бронзы, которая вела в его комнату, прежде чем почтительно ждавший лакей успел исполнить свою обязанность, и вошел со своим братом в высокое помещение, темные мраморные стены которого были задрапированы пурпурными бархатными портьерами, так что комната, несмотря на большое, светлое окно, производила странное, мрачное впечатление.

На стене в великолепной раме висел прекрасный портрет императрицы во весь рост; кругом на черных мраморных подставках стояли бюсты Александра Великого, Цезаря и знаменитейших героев и полководцев греческой и римской истории.

Григорий Григорьевич любил выказывать особенное восхищение античному героизму и радовался, когда его сравнивали с древними греками и римлянами. Однако нужно сказать, что, за исключением доходящей до безумия смелости, он не обладал другими добродетелями античных героев, а откровенность и правдивость, которыми он часто гордился, были только до грубости доведенной непочтительностью, которую он умел соединять с самым искусным притворством, причем пользовался этим как средством скрыть свои настоящие мысли.

На широком письменном столе из Черного дерева в хаотическом беспорядке лежали письма, прошения, военные приказы и планы крепостей; драгоценная мебель из черного дерева с золотой инкрустацией и с пурпурной шелковой обивкой в таком же беспорядке была расставлена по всей комнате, и в удивительном контрасте с этой блестящей княжеской роскошью у окна на простой подставке лежал матрас из конского волоса, обтянутый обыкновенной парусиной, совсем как в казармах. На этот матрас, носивший следы частого употребления, был брошен широкий тулуп из овчины — такой, как обыкновенно носят русские крестьяне и солдаты вне службы.

— Принесите мне чего‑нибудь напиться, — приказал Григорий Григорьевич камердинеру, причем гневно сдернул с себя орденскую ленту, снял мундир и швырнул все это в угол комнаты.

Пока он переодевался в тулуп и располагался на своем парусиновом матрасе, трещавшем под тяжестью его могучего тела, два лакея внесли маленький стол и поставили перед примитивным ложем своего барина. На этом столике находился большой серебряный жбан, дно которого было покрыто маленькими кусочками льда и который лакеи доверху наполнили шампанским. Около они поставили два серебряных кубка и круглый хрустальный графин с индейским ромом, сильный аромат которого распространился по всей комнате.

Григорий Григорьевич наполнил оба кубка наполовину холодным шампанским, наполовину ромом, быстро с жадностью осушил один из них, а другой протянул брату. Когда он утолил свою жажду этим крепким напитком, а лакеи неслышными шагами удалились, он, опираясь на локоть, приподнялся и, устремив мрачно сверкавшие глаза на брата, заговорил гневным голосом: