Грегор Самаров - Адъютант императрицы

Моссум–оглы стоял некоторое время в полном оцепенении: Мустафа с самой юности был его милостивым другом и защитником, перед ним он, конечно, готов был отвечать за заключенный мир, к которому его принудили. Но Абдула Ахмета он не знал; наследник скрывался в глубине сераля, и визирь лишь редко видел его. Теперь Моссум–оглы стоял перед неизвестным, темным будущим.

— Да будет хвала Аллаху, — сказал он наконец, — что Он решит — хорошо и мудро. Насколько я, как и все правоверные, скорблю о потере всемилостивейшего падишаха Мустафы, настолько я молю всем сердцем Аллаха, да защитит Он великого нашего повелителя Абдула Ахмета.

— Да защитит его Аллах, — сказал незнакомец, — и да пошлет ему снова победу, которую Он отнял у наших воинов!

Моссум–оглы вздрогнул от холодного, резкого тона, которым незнакомый гость произнес эти слова.

— А кто ты? — спросил он последнего. — Как мне называть гостя, которого я приветствую всем сердцем, несмотря на привезенные им печальные вести? Я вижу знаки твоего почетного положения, но никогда не видел тебя в Стамбуле.

— Я — Молдаванчи–паша. Ты, конечно, не видел меня, светлейший визирь, так как ты сидел в высоком совете падишаха, я же был только бедным слугой милостивого Абдула Ахмета, но на меня он направил лучи солнца своей милости, как только Аллах возвел его на трон калифов.

Моссум–оглы наклонил голову, а затем ударил в ладоши, после чего были принесены кофе и трубки. Наконец он попросил своего гостя занять место возле него на диване.

— Всемилостивейший падишах, — сказал тот, затянувшись несколько раз своей трубкой из янтаря и розового дерева, — приказал мне сообщить тебе, что ты, светлейший визирь, должен тотчас отправиться к нему в Стамбул и сделать свое донесение; я же должен остаться здесь на твоем месте, чтобы, предводительствовать войском. Беи, которых я привез с собой, будут сопровождать тебя, а твои адъютанты останутся при мне, чтобы помогать мне своими советами.

Моссум–оглы побледнел и быстро воскликнул:

— Значит, я пленник? Значит, я смещен?

— Я ничего подобного не слышал от всемилостивейшего падишаха, великий визирь, — возразил Молдаванчи–паша. — Неужели ты находишь удивительным, что падишах, вступивши в управление своим государством, призывает к себе своего великого визиря?

— Нет, — ответил Моссум–оглы, — он прав, и еще сегодня я последую его приказу.

— Это твоя обязанность, — сказал Молдаванчи, — и ты хорошо поступишь, исполнив ее как можно скорей; этим ты удостоишься счастья видеть лучезарный лик нашего нового повелителя. Вот приказ падишаха.

Он достал из своего кармана футляр, осыпанный драгоценными камнями, вынул из него большую грамоту, к которой на красной и зеленой ленте была прикреплена большая печать падишаха, и передал ее визирю.

Моссум–оглы поцеловал пергамент и быстро прочитал содержание. Затем он ударил в ладоши и приказал вошедшему слуге:

— Приготовить моих коней к отъезду!

— А я прошу тебя, светлейший визирь, — сказал Молдаванчи–паша, — передать мне командование над войском на время твоего отсутствия.

— Войском? — сказал Моссум–оглы. — Триста человек моих телохранителей и осажденные в Шумле — вот и все войско. Судьба решила наше поражение, и я заключил мир и союз с русской государыней, что, как я убежден, будет лучше для нас, чем долгие раздоры.

— Я встретил твоего посланца, — холодно произнес Молдаванчи. — Ты еще вовремя прибудешь в Стамбул, чтобы донести падишаху об этом печальном событии.

— Ты позволишь мне, благородный паша, перед отъездом сказать несколько слов на прощенье великому русскому полководцу Румянцеву? Мы научились уважать друг друга в бою, и он был великодушен в условиях мира.

Молдаванчи–паша посмотрел снизу вверх в лицо визиря, несколько мгновений был словно в нерешительности, но затем сказал:

— Ты властен поступать, как тебе нравится, великий визирь; я не имею никакого права давать тебе разрешения.

Моссум–оглы велел позвать своих адъютантов и представил им Молдаванчи–пашу как нового главнокомандующего, которому они должны были повиноваться. Затем он на несколько мгновений удалился в свое помещение, пока на дворе спешно велись приготовления к его отъезду.

«Быть может, это — мое падение, — сказал себе визирь, — быть может, меня ждет немилость или изгнание или, быть может, даже смерть. Теперь еще не имеют власти надо мной, и, если бы я доверился Румянцеву и попросил его дать мне убежище в России, я был бы вне всякой опасности».

Визирь взволнованно прошелся несколько раз по комнате.

— Нет, — воскликнул он, — неужели визирь Высокой Порты вдруг будет просить у врага убежища?

Он в изнеможении упал на оттоманку.

«Моя жизнь была бы в безопасности, но мое имя было бы заклеймено навсегда, — бежали его мысли. — Разве не стали бы считать эту проигранную битву и заключенный мир недостойной изменой? Ведь правдивость такого суждения была бы на их стороне. Что сказали бы христиане, с какой насмешкой, с каким состраданием они стали бы смотреть на меня, выступившего против них с сотнями тысяч воинов, которые уже почти все погибли, если бы я стал еще молить их дать мне приют. Нет, за то, что я сделал, я сам понесу ответственность, и все, что Аллах пошлет мне, я перенесу, как подобает гордому и храброму мужу».

— А Зораида? — сказал он вдруг. — Что будет с ней, если меня постигнет наихудшее?..

Снова он долго ходил взад и вперед, прижав руки к лицу, затем взял из шкатулки, стоявшей на низеньком столе, лист бумаги и по–европейски устроенный письменный прибор. Быстро забегала его рука по бумаге, а когда он кончил, на письмо из его глаз скатилась слеза.

Он запечатал письмо и только что успел спрятать его в свой кафтан, как вошли слуги доложить, что все готово к отъезду.

Грустно простился Моссум–оглы со своими офицерами, которые с глубоким волнением пожали его руку, отдал холодный и торжественный поклон Молдаванчи–паше, а затем отправился в путь, сопровождаемый беями, которых тот привез с собой в лагерь.

Румянцев принял визиря со всеми знаками уважения и с печальным удивлением выслушал весть о смерти Мустафы, восшествии на престол Абдула Ахмета и отозвании Моссума–оглы в Константинополь.

— А мир, — сказал он, — мир, который мы заключили?

Визирь, отбросивший теперь свою сдержанность и свободно говоривший с русским полководцем по–французски, сказал:

— Будьте покойны, мир будет утвержден; то, что я должен сделать, сделает за меня мой преемник, Молдаванчи–паша, которого падишах Абдул Ахмет прислал на мое место. Но и к вам, генерал, у меня есть просьба.

— Говорите! — сказал Румянцев. — Всякое желание вашей светлости будет исполнено мной.