Мика Валтари - Наследник фараона

Мерит, казалось, тоже погрузилась в размышления. Внезапно она спросила:

— Ты любишь детей, Синухе?

Ее вопрос озадачил меня. Глядя мне в глаза, она печально улыбнулась и сказала:

— Не бойся! Я не собираюсь никого тебе рожать, но у одной моей подруги есть четырехлетний сын, и она часто говорила, как прекрасно было бы для мальчика спуститься вниз по реке и увидеть чудесные луга, и обширные поля, и водяных птиц, и скот вместо кошек и собак на пыльных улицах Фив.

Я был очень смущен.

— Уж не хочешь ли ты, чтобы я взял на борт какого-то сорванца и лишился покоя и непрерывно дрожал от страха, что он свалится в воду или сунет руку в пасть крокодила?

Мерит улыбнулась, но очень невесело. Она ответила:

— Я не хочу досаждать тебе, но такое путешествие было бы счастьем для мальчика. Я сама свела его на обрезание, и у меня есть обязательства по отношению к нему. Я, конечно, отправлюсь вместе с ним и присмотрю за тем, чтобы он не упал в воду. Тогда у меня была бы достаточно веская причина сопровождать тебя. Но я не сделаю ничего против твоей воли; забудем же об этом.

Туг я вскрикнул от радости и захлопал в ладоши.

— Воистину это радостный день для меня! По глупости своей я никак не думал, что ты можешь отправиться со мной в Ахетатон, но твое доброе имя не пострадает, если ты будешь сопровождать меня, взяв с собой ребенка как предлог для нашего путешествия.

— Совершенно верно, Синухе! — сказала она с той снисходительной улыбкой, какая появляется у женщин, когда речь идет о вещах, непонятных мужчинам.

— Значит, мое доброе имя не пострадает, если я возьму ребенка. О, как глупы мужчины! Тем не менее я прощаю тебя.

Наш отъезд был поспешным из-за моего страха перед Мехунефер. Мерит взяла ребенка на корабль, завернув его в шерстяное одеяло; он все еще спал. Его мать не пришла, хотя я был бы рад увидеть женщину, назвавшую своего ребенка Тот, ибо родители редко осмеливаются давать своим детям имена богов. Тот — бог письменности и всех наук, человечный и возвышенный, так что отвага этой женщины была велика. Мальчик мирно спал на руках у Мерит, не обремененный своим именем, и проснулся лишь тогда, когда холмы, вечные стражи Фив, скрылись за горизонтом, солнце жарко засияло и позолотило реку.

Тот был смуглый, хорошенький, пухлый малыш; волосы у него были черные и гладкие как шелк, и он совсем не испугался меня, а влез ко мне на колени. Мне было приятно держать его, потому что он был спокойный. Он смотрел на меня своими темными задумчивыми глазами так, словно долго размышлял о загадках бытия. Я очень полюбил его, мастерил для него маленькие тростниковые лодочки и позволял ему играть с моими медицинскими инструментами и нюхать различные снадобья. Ему нравился их запах, и он совал нос во все мои пузырьки. Он не доставлял нам никаких хлопот на борту корабля. Он не упал в воду, не сунул руку в пасть крокодила, не сломал мои тростниковые перья. Все наше путешествие было солнечным и счастливым, ибо Мерит была со мной. Каждую ночь она лежала возле меня на циновке, а малыш мирно спал рядом. Эго было радостное путешествие, и до самой моей смерти я буду вспоминать шелест тростника на ветру и те вечера, когда скот сгоняли к берегу на водопой. Бывали часы, когда сердце мое переполнялось счастьем, как спелый плод переполняется сладким соком.

Я сказал Мерит:

— Мерит, возлюбленная моя, давай разобьем кувшин, чтобы быть всегда вместе, и, быть может, придет день, когда ты родишь мне сына — такого, как этот маленький Тот. Никто, кроме тебя, не смог бы дать мне именно такого спокойного смуглого мальчонку, как он. Правда, никогда прежде я не хотел детей, но теперь моя юность миновала и моя кровь очистилась от страстей. Глядя на маленького Тота, я страстно желаю иметь сына от тебя, Мерит.

Она закрыла мне рот ладонью и, отвернувшись, тихо сказала:

— Синухе, не болтай глупостей, ведь ты знаешь, что я выросла в таверне, да, наверно, уже не способна рожать детей. А ты, кому звезды предназначили быть одиноким, может быть, предпочтешь остаться один и распоряжаться своей жизнью, не завися ни от жены, ни от ребенка. Это я прочитала в твоих глазах, когда мы встретились впервые. Нет, Синухе, не говори мне этого. Я слабею от твоих слов и не хочу плакать, думая о таком счастье. Другие сами распоряжаются своей судьбой и связывают себя тысячью уз, но твоя судьба предопределена звездами, и она выше моего предназначения. Я люблю этого малыша, и впереди у нас много теплых и светлых дней на реке. Давай представим себе, будто мы разбили кувшин и стали мужем и женой, а Тот — наш собственный сын. Я научу его называть тебя отцом, а меня — матерью, ведь он маленький и скоро все забудет, и это не причинит ему никакого вреда. Мы украдем у богов немного радости в эти несколько дней. И пусть ни грусть, ни страх перед завтрашним днем не омрачат нашего счастья.

Итак, я отогнал все дурные мысли; я закрыл глаза на нищету Египта и на голодных людей в селениях на побережье; я жил каждым наступающим днем. Маленький Тот обвивал руками мою шею, прижимал свою щеку к моей и называл меня отцом. Для меня было наслаждением обнимать его нежное тело. Каждую ночь я ощущал на своей шее волосы Мерит; она держала мои руки в своих и дышала мне в щеку. Она была моим другом, и меня больше не мучили страшные сны. Летели дни; они пронеслись быстро, как дыхание, и миновали. Я не скажу о них больше ничего, потому что воспоминания о них душат меня, а влага, капающая из моих глаз, оставляет пятна на папирусе. Человек не может быть слишком счастлив, ибо нет ничего более быстротечного и неуловимого, чем счастье.

Итак, я вернулся в Ахетатон, но теперь я изменился и увидел Небесный Город другими глазами. Город с его хрупкими, блестящими, освещенными солнцем домами под темно-голубым небом показался мне миражом. Правда обитала не здесь, а за его стенами. Правдой были голод, страдание, несчастье и преступление.

Мерит и Тот возвратились в Фивы, увозя с собой мое сердце, так что я снова мог видеть вещи холодными глазами, такими, какими они были, и все, что я видел, было злом. Прошло немного дней, и правда сама явилась в Ахетатон, и фараону пришлось встретиться с ней лицом к лицу на террасе золотого дворца. Из Мемфиса Хоремхеб отправил несчастнейших убогих беженцев из Сирии просить помощи у фараона. Он оплатил им дорогу, и полагаю также, что он приказал им описать весь ужас их положения. Они являли собой ужасающее зрелище в Небесном Городе. Придворная знать, завидев их, с отвращением заперлась в своих домах, а стражники закрыли ворота золотого дворца. Беженцы вопили и забрасывали камнями стены, пока фараон не услышал их и не приказал впустить их во внутренний двор.