Мика Валтари - Наследник фараона

— Ударь, Хоремхеб! Сбей царские короны со своей головы! Ибо я — жрица Сехмет, кровь моя священна, и, если ты убьешь меня, не будет у тебя права на престол фараона!

Ее слова привели Хоремхеба в чувство. Она обуздала его, и месть ее завершилась. Он не посмел разрушить ее дом, который стоял перед ним, когда бы он ни выглянул из своих покоев. Поразмыслив, он не нашел ничего лучше, чем изобразить полное неведение. Снести дом означало бы показать всем, что ему известно о том, как Бакетамон позволила всем Фивам осквернить его ложе, и он предпочел смех за своей спиной явному позору. С тех пор он не прикасался к Бакетамон, а жил в одиночестве. К чести Бакетамон будет сказано, что она не начинала более никаких строительных работ.

Таким было возвращение Хоремхеба, и кажется мне, что мало радости было ему от его величия, когда жрецы помазали его на царство и возложили красную и белую короны на его голову. Он стал подозрителен и никому не доверял, думая, что все смеются над ним за его спиной из-за Бакетамон. И вот будто заноза сидела в его сердце, и душа его не знала покоя. Он заглушал свое горе работой и начал освобождать Египет от груза нечистот, возвращать все на круги своя и заменять добрым дурное.

По справедливости я должен сказать и о достоинствах Хоремхеба, ибо люди возносили ему хвалу и считали его добрым правителем. Всего через несколько лет своего правления он встал в один ряд с великими фараонами Египта. Он брал у богатых и знаменитых, чтобы никто не мог оспаривать его власть, и это было очень по душе народу. Он наказывал неправедных судей и защищал права бедных, он пересмотрел налоги и платил сборщикам налогов регулярно из царской казны, так что те не могли более обогащаться, вымогая у людей деньги. Он беспрестанно переезжал из провинции в провинцию, из селения в селение, следя за тем, чтобы никто не злоупотреблял своей властью. Его путешествие можно было проследить по обрезанным ушам и окровавленным носам продажных сборщиков налогов. Свист бичей и жалобные крики разносились повсюду, где он останавливался. Даже беднейший из бедняков мог прийти к нему, и он был неподкупным судьей. Он вновь послал корабли в Пунт. Снова жены и дети моряков рыдали у причалов и в кровь разбивали лица камнями, как того требовал обычай, а Египет процветал как никогда. Из каждых десяти кораблей три возвращались нагруженными сокровищами. Хоремхеб строил новые храмы и воздавал богам должное, отдавая предпочтение лишь Гору и храму в Хетнетсуте, где его собственному изображению поклонялись как богу, которому люди приносили в жертву быков. За все эти деяния люди превозносили его и рассказывали о нем невероятные истории.

Процветал и Капта, и вскоре ни один человек в Египте не мог сравниться с ним в богатстве. Не имея ни жены, ни детей, он сделал своим наследником Хоремхеба, так что теперь он мог прожить остаток своих дней в мире и спокойствии и еще увеличить свое состояние. Поэтому Хоремхеб брал с него меньше, чем с остальных богачей.

Капта часто приглашал меня в свой дом, вместе с садом занимавший целый квартал, так что у него не было соседей, которые могли бы нарушить его покой. Он ел из золотой посуды, а вода в его комнатах бежала из серебряных кранов на критский лад. Его ванна была из серебра, стульчик в его уборной — из черного дерева, а стены ее были выложены мозаикой из редких камней, составлявшей занятные картинки. Он угощал меня заморскими кушаньями и поил вином, настоенным в пирамидах. Во время трапезы слух его услаждали певцы и музыканты, а красивейшие и искуснейшие танцовщицы Фив, развлекая его, показывали чудеса мастерства.

Он говорил мне:

— Господин мой Синухе, так уж странно устроен мир, что, когда человек достигает какой-то степени богатства, он уже не может обеднеть, а становится все богаче, не пошевельнув для этого и пальцем. Я обязан своим богатством тебе, Синухе, и потому всегда буду считать тебя своим господином, и у тебя до конца жизни ни в чем не будет недостатка. Тебе же лучше, что ты не богат, ибо ты никогда толком не распорядился бы своим богатством, но сеял бы смуту и наделал бы всяких бед.

Каша также покровительствовал художникам; скульпторы делали его изображение в камне, наделяя его благородной и значительной внешностью. В этих изображениях у него были стройные ноги, маленькие руки и ступни, высокие скулы. На этих скульптурах оба его глаза были зрячими, и он сидел, погруженный в размышления, со свитком папируса на коленях и пером в руке, хотя никогда в жизни даже и не пытался научиться читать и писать. Только его писцы читали и писали и подсчитывали для него огромные суммы. Статуи эти очень забавляли Капта, а жрецы Амона, которых он щедро одаривал, чтобы жить в мире с богами, поставили его изображение в большом храме, и он покрыл все издержки, связанные с этим.

Я был рад за Капта, что он богат и счастлив. В самом деле, я был рад благополучию любого и не пытался избавить людей от их заблуждений, если эти заблуждения давали им счастье. Правда часто бывает горькой, и иногда милосерднее убить человека, чем отнять у него его мечты.

Но меня самого не посещали мечты, и моя работа не приносила мне умиротворения, хотя за это время я излечил многих больных. Из тех, кому я вскрывал череп, умерли только трое, так что за мною прочно укрепилась слава черепного хирурга. Но я постоянно был недоволен чем-то и у всех находил недостатки. Я порицал Капта за его обжорство, бедняков — за их леность, богатых — за себялюбие, судей — за равнодушие, и никем я не был доволен. На больных и детей я никогда не ворчал, но старался лечить их, не причиняя им ненужной боли, и позволял Мути оделять медовыми пряниками маленьких мальчиков с улицы, чьи глаза напоминали мне глаза Тота.

Люди говорили обо мне:

— Этот Синухе — нудный, озлобленный человек. У него увеличена печень, и с каждым словом он изрыгает желчь, он потерял вкус к жизни. Его злодеяния преследуют его, так что даже ночью нет ему покоя. Не будем же обращать внимания на его слова, ибо язык Синухе жалит больнее его самого, чем других.

Это было правдой.

Всякий раз, как я изливал свою горечь, я сожалел об этом и плакал.

Я порицал и Хоремхеба, и все его дела казались мне злом. Больше всего я поносил его «мерзавцев», которых он содержал за счет казны фараона и которые вели праздную жизнь в тавернах и увеселительных заведениях, хвастаясь своей удалью и насилуя дочерей бедняков, так что ни одна женщина не могла спокойно пройти по улицам Фив.

Хоремхеб прощал своим головорезам все, что бы они ни делали. Когда бедняки обращались к нему с жалобами на положение своих дочерей, он отвечал, что те должны гордиться, ибо от его людей родится здоровое потомство.