Мика Валтари - Наследник фараона

Мне пришлось много поработать, так как копья и дубинки кабиров оставляли страшные раны. Я работал при свете горящих шатров, и крики раненых смешивались с воплями женщин, которых тащили солдаты, получившие их по жребию. Я промывал и сшивал зияющие раны, вправляя кишки в разорванные животы, и водворял на место свисающие с черепа лоскуты кожи. Тем, кто был безнадежен, я давал пиво и снотворное, чтобы ночью они отошли с миром.

Я взял на себя также заботу о некоторых кабирах, которым ранения не дали убежать, я зашивал и перевязывал их раны. Не знаю, зачем я это делал, может быть, полагая, что Хоремхеб, продавая их в рабство, выручит за них больше, если я их вылечу. Но многие из них не хотели моей помощи и предпочитали разрывать свои свежие раны, услышав крики своих детей и плач похищенных женщин. Они подгибали ноги, натягивали на голову свои лохмотья и истекали кровью.

Я наблюдал за ними и все меньше гордился нашей победой. Они были всего лишь жалкие голодные дети пустыни, которых изобилие сирийских долин, богатых скотом и хлебом, толкало на отчаянные набеги. Они были измождены и часто страдали глазными болезнями. Хотя они были отважны, вселяли ужас во время боя и оставляли за собой хвост горящих селений, я мог испытывать лишь сострадание, глядя, как они натягивают на голову свои отрепья, чтобы умереть.

На следующий день я встретил Хоремхеба и попросил его устроить надежную стоянку, где могли бы долечиваться солдаты с особо тяжкими ранениями, ведь если взять их в Иерусалим, они непременно погибнут по дороге.

Хоремхеб поблагодарил меня за помощь и сказал:

— Я не ожидал от тебя такой отваги, какую ты проявил вчера, врезавшись на своем полоумном осле в самую гущу битвы. Ведь ты не знал, что на войне работа врача начинается тогда, когда кончается бой. Я слышал, что люди прозвали тебя Сыном Дикого Осла, и, если хочешь, я возьму тебя в бой в своей собственной колеснице. Несомненно, тебе везет, раз ты уцелел, ведь ты никогда не держал в руке ни копья, ни дубинки.

— Твои люди прославляют твое имя и клянутся идти за тобой повсюду, куда бы ты их ни повел, — сказал я, чтобы польстить ему. — Но как же это ты даже не ранен, хотя ринулся в одиночку в самую гущу копий? Хранит ли тебя некая волшебная сила и как это получается, что ты не испытываешь никакого страха?

— Я знаю, что мне суждено свершить великие дела, хотя откуда я это знаю, не могу сказать. Воину или сопутствует счастье, или нет, а мне оно сопутствовало с тех пор, как мой Сокол призвал меня к фараону. Правда, мой Сокол не любил дворца и улетел прочь, чтобы никогда не возвращаться. Но когда мы шли через пустыню, терпя ужасный голод и еще более ужасную жажду, — ибо я страдал вместе с моими людьми, чтобы узнать их поближе и научиться командовать ими, — я увидел в одной долине горящий куст. Эго был живой огонь, очертаниями похожий на большой куст или дерево, и он не сгорал, а горел день и ночь. Земля вокруг него источала аромат, который ударил мне в голову и вселил в меня храбрость. Я увидал его, когда во главе моих войск ехал поохотиться на диких зверей пустыни, и никто не видел его, кроме моего возничего, который может это подтвердить. Но с этой минуты я знаю, что ни копье, ни стрела, ни боевая дубинка не опасны мне, пока не пробьет мой час.

Я поверил его рассказу и преисполнился благоговения, ибо ему незачем было придумывать такую историю для моего развлечения. Действительно, вряд ли он был способен на это, так как он сам верил лишь в то, чего мог коснуться собственными руками.

На третий день Хоремхеб разделил свои отряды — один отослал назад в Иерусалим с награбленным добром, ибо торговцы редко приходили сами на поле боя за нашими рабами, кухонными горшками и зерном, а другой отряд отправил стеречь пасущийся скот. Я разбил лагерь для раненых, которых охранял особый военный взвод, но большая часть раненых умерла. Сам Хоремхеб отправился со своими колесницами преследовать кабиров, поскольку из расспросов пленных узнал, что беглецы ухитрились спастись и унести своего бога.

Против моей воли он взял меня с собой, и я встал позади него в колеснице, схватив его за талию и думая, что лучше бы мне никогда не родиться. Он гнал как сумасшедший, и я ждал каждую минуту, что мы опрокинемся и меня выбросит на камни головой вперед. Но он только усмехался и говорил, что даст мне почувствовать вкус войны, поскольку я пришел узнать, что же это такое.

Он дал мне почувствовать это: я увидел, как колесницы подобно урагану налетели на кабиров, весело распевавших и размахивавших пальмовыми ветвями, когда они гнали краденый скот в потаенное место в пустыне. Его лошади топтали женщин, детей и стариков, он был окутан клубами дыма от горящих шатров; проливая кровь и слезы, кабиры узнали, что лучше жить в нищете в пустыне и умирать от голода в своих логовах, чем делать набеги на богатую, плодородную Сирию; они могли бы намазать маслом свою спаленную под солнцем кожу и наесться краденым зерном. Так я узнал вкус войны — и это была уже не война, а преследование и убийство, пока Хоремхеб сам не пресытился и не приказал установить пограничные камни, которые сбросили кабиры.

Однако он догнал бога кабиров и кинулся на него, как ястреб, разметал несших его, и те разбежались. Изображение бога потом раскололи и сожгли перед Сехмет. Воины били себя в грудь, крича:

— Смотрите, как мы сжигаем бога кабиров!

Этого бога звали Еху или Яхве; это был единственный бог участников набега, и они, лишившись всего, были вынуждены вернуться в свою пустыню. Таким образом они стали еще беднее, чем были до своего вторжения, и не помогли им ни пальмовые ветви, ни песни радости.

Хоремхеб вернулся в Иерусалим, переполненный беженцами из пограничных земель. Им продавали их же зерно и печные горшки, а они рвали на себе одежды и кричали: «Эти разбойники хуже, чем кабиры!» Но они не испытывали никакой нужды, ибо могли брать взаймы деньги в своих храмах, у своих купцов и у сборщиков податей, которые устремились в Иерусалим со всей Сирии. Таким образом Хоремхеб обратил награбленное добро в золото и серебро и разделил это между своими солдатами. Тогда я понял, почему большинство раненых умерло, несмотря на мои старания. Ведь их доля добычи доставалась их товарищам, которые вдобавок украли у больных одежду, оружие и ценности и не давали им ни питья, ни еды, отчего те и умирали. Так нечего удивляться, что неумелые хирурга всегда стремились идти в бой за войсками и что при всем своем невежестве они возвращались с войны разбогатевшими!

В Иерусалиме стоял шум и гам и грохот сирийской музыки. Солдаты проматывали золото и серебро на пиво и девок, пока торговцы, вернув таким образом свои деньга, не уехали. Хоремхеб обложил налогом купцов; они платили его, приезжая в город и уезжая из него. Он разбогател, хотя и отказался от своей доли награбленного добра.