Мика Валтари - Наследник фараона

Азиру возразил:

— Никто не знает, что будет завтра. Катящиеся камни не обрастают мхом, а беспокойство, светящееся в твоих глазах, не даст тебе долго засидеться на одном месте.

Мы расстались друзьями; он дал мне носилки, и его воины сопровождали меня обратно в Сирию, чтобы я не подвергся насилию как египтянин.

У ворот Смирны над моей головой стрелой промчалась ласточка; я встревожился, и уличные камни обжигали мне ноги. Дойдя до дома, я сказал Капта:

— Собери наши пожитки и продай этот дом. Мы отправляемся в Египет.

Незачем описывать наше путешествие, которое теперь кажется мне тенью или беспокойным сном. Когда я наконец ступил на борт судна, которое должно было доставить меня в Фивы, город моего детства, такое сильное безграничное томление переполнило мою душу, что я не мог ни стоять, ни лежать, а шагал взад и вперед по переполненной палубе среди свернутых циновок и тюков с товарами. Запах Сирии преследовал меня, и каждый проходящий день усиливал мое нетерпение увидеть вместо скалистого побережья некую равнинную страну, зеленую от зарослей тростника. Когда наше судно простаивало целыми днями на пристанях прибрежных городов, я приходил в такое смятение, что не мог осматривать эти места и собирать сведения; рев ослов на берегу, выкрики рыбных торговцев и разноголосица чужеземной речи сливались в моих ушах в шум, неотличимый от шума моря.

Весна снова пришла в долины Сирии. Видимые на некотором расстоянии от берега холмы были красными, как вино, и по вечерам пенящийся у берегов прибой сиял жемчужной зеленью. Жрецы Ваала создавали назойливую суматоху в узких переулках. Они до крови резали себе лица кремневыми ножами, тогда как растрепанные женщины с горящими глазами следовали за жрецами, толкая перед собой деревянные тачки. Но все это я видел много раз прежде; их образ жизни, чуждый мне, и зверское неистовство были мне отвратительны, а перед моими глазами проплывал неясный образ моей родины. При этом я думал, что сердце мое закалилось, что я уже приспособился ко всяким обычаям и всяким религиям, что я понимаю людей с любым цветом лица и никого не презираю, и что моя цель — собирать знания. Однако сознание того, что я нахожусь на пути в Северную Землю, охватило живительным огнем мое сердце.

Я отбросил мысли о чужом так же, как и чужие одежды, и снова стал египтянином. Я тосковал о запахе жареной рыбы в сумерках на узких фиванских улицах, где женщины разводили огонь для приготовления еды перед глиняными хижинами. Я стосковался по вкусу египетского вина и по нильской воде с ее запахом плодородного ила. Я тосковал о шелесте папирусного тростника на легком вечернем ветру, о чашечке лотоса, раскрывающейся на берегу, о письменах в храмах, о цветных колоннах с их вечными идолами и о запахе курений между колоннами. Таким глупым было мое сердце.

Я был на пути домой, хотя у меня не было дома и я был чужим на всем белом свете. Я ехал домой, и воспоминания не терзали меня больше. Время и знания словно присыпали песком эту горечь. Я не чувствовал ни скорби, ни стыда; только безудержное томление сжимало мне сердце.

Позади нас оставалась сирийская земля, богатая, плодородная, кипящая ненавистью и беспокойством. Гребцы гнали вперед наше судно, оно проскользнуло мимо красных берегов Синая, и ветры пустыни обжигали и сушили наши лица, хотя была весна. Потом наступило утро, когда море стало желтым и вдали показалась земля, похожая на узкую зеленую ленту Матросы спустили кувшин и вытащили в нем воду уже не соленую; это была нильская вода, и у нее был привкус египетского ила. Ни одно вино не было так сладостно для меня, как эта грязная вода, зачерпнутая так далеко от земли.

Капта сказал:

— Вода всегда остается водой, даже в Ниле. Потерпи, господин, пока мы найдем настоящую таверну, где такое чистое и пенистое пиво, что человеку не нужно втягивать его через соломинку, дабы не проглотить шелуху от зерна. Тогда и только тогда я буду знать, что я дома.

Его безбожная болтовня действовала мне на нервы, и я сказал:

— Кто был рабом, тот рабом и останется, даже если его одежда из тонкой шерсти. Потерпи, Капта, пока я найду гибкий прут — такой, какой можно срезать только в тростниковых зарослях Нила, и тогда ты действительно поймешь, что ты дома.

Он не обиделся, но его глаз наполнился слезами, щеки задрожали, и он склонился передо мной, вытянув вперед руки.

— Поистине, господин, у тебя есть дар находить подходящее слово в нужный момент, ибо я уже позабыл, как сладостна ласка тонкого прута для ног и зада. Ах, господин мой Синухе, я бы желал, чтобы ты тоже мог испытать, как и я, это ощущение. Это лучше воды или пива, лучше курений, лучше дикой утки в камышах — это красноречиво говорит о жизни в Египте, где каждый занимает надлежащее ему место и ничего не изменяется. Не удивляйся, если я плачу от волнения, ибо лишь теперь я чувствую, что возвращаюсь домой после того, как увидел много чуждого, непонятного и достойного презрения. О, благословенный прут, ставящий каждого на свое место и разрешающий все проблемы, нет ничего, подобного тебе!

Он немного всплакнул, а затем отправился смазывать скарабея, но я заметил, что он больше не употребляет такого хорошего масла, как прежде. Земля приближалась, и он, несомненно, воображал, что теперь в Египте ему будет достаточно его собственной природной хитрости.

Когда мы стали на якорь в огромной гавани Нижнего Царства, я впервые понял, что устал от ярких красок, пышных одежд, курчавых бород и толстых тел. Узкие бедра носильщиков, их набедренные повязки, выбритые подбородки, их речь — речь Нижнего Царства, запах их пота, речного ила, тростника и порта — все отличалось от Сирии, все было привычным.

Сирийские одежды, которые я носил, начали раздражать и стеснять меня. Закончив дела с портовыми чиновниками и подписав свое имя на множестве бумаг, я тотчас же отправился покупать новую одежду. После такого обилия шерсти тонкое полотно было сладко для кожи. Но Капта решил остаться сирийцем, ибо опасался, что его имя все еще значится в списке беглых рабов, хотя он и получил от смирненских властей глиняную табличку, удостоверяющую, что он родился рабом в Сирии, где я законно купил его.

Потом мы погрузились вместе с нашими пожитками на речное судно, чтобы продолжить наше путешествие вверх по Нилу. Проходили дни, и мы все больше погружались в жизнь Египта. По обеим сторонам реки лежали подсыхающие поля, где медлительные быки тащили деревянные плуги и работники шли по борозде с опущенными головами, сея зерно. Ласточки носились, беспокойно щебеча, над медленно текущей водой и илом, в котором они вскоре должны были исчезнуть на время летнего зноя. Изогнутые пальмы тянулись вдоль берегов, и в тени высоких сикоморов теснились низкие сельские хижины. Судно приставало в больших и маленьких городах, и не было в порту таверны, куда не забегал бы Капта, чтобы промочить горло египетским пивом, похвастаться и рассказать фантастические истории о своих странствиях и моем искусстве, тогда как его аудитория, состоящая из портовых рабочих, слушала, хохотала, шутила и призывала богов.