Александр Шмаков - Петербургский изгнанник. Книга первая

Крепостной человек незаурядного ума и способностей, Николай Смирнов «приватно по дозволению господина директора», формально не записанный, занимался в Московском университете и преуспел во многих науках. Получив таким образом приличные знания и стремясь пополнить их, Смирнов вместо этого принуждён был заниматься вотчинными и домовыми делами Голицыных, стать переписчиком разных бумаг и счётных книг. Томясь своим холопским положением, он пытался получить вольную, но господа отказали в просьбе. Тогда Смирнов, не видя другого выхода из своего тяжёлого и безрадостного положения, решился бежать за границу.

Догадываясь, что Радищев пострадал как поборник свободы, такой желанной и для него, унтер-офицер не знал, как же ему лучше поступить. Натосковавшемуся в дорожном, одиночестве Николаю Смирнову хотелось поговорить с Радищевым, забыть, что по служебному артикулу разговаривать с преступником не положено, но он боялся выдать себя и разговором навлечь новые неприятности на свою жизнь.

— Изволили сказать об охоте, — всё же не утерпев, начал унтер-офицер, не называя никак Радищева и обращаясь к нему в неопределённой форме, — охота в здешних местах богатая, да край-то глухой, ненужный, пользы в нём мало…

Александр Николаевич приветливо и удивлённо посмотрел на унтер-офицера. Он не стал оспаривать его замечания и страстно заговорил.

— Гляньте встреч будущему, оно велико у Сибири… Лес, степи, реки, неизведанные недра — богатства этого края… — Он посмотрел куда-то поверх унтер-офицера, словно видел эти богатства уже поставленными на службу человеку. — Естественные произведения Сибири не узнаны ещё, они несметны…

Радищев говорил на любимую и волновавшую его тему и, устремясь вперёд, увлёк за собой слушателей. К костру подсели ямщики, починившие экипажи, и слушали его, похожую на сказку, повесть об их крае.

— Красно сказываешь, барин, скоро ль всё будет-то?

— Нужны века! Но придут наши потомки, поднимут всё закосневшее и сделают неузнаваемым этот край…

— Чаёк вскипел, — робко, боясь помешать беседе, сказала Настасья.

— Сказываешь по памяти, как по грамоте, — вставил всё тот же ямщик, — да трогаться дале надо… Чайку испить не мешает…

Все расселись поудобнее вокруг костра, подкрепились и затем пустились снова в путь…

Через три недели Радищев добрался до Томска. В ту пору это был уже видный сибирский город со своей семинарией, белокаменными церквями, монастырями, гостиным двором на двести лавок, богадельнями и шинками. Лет семь назад Томск был назван областным. Город стоял на перепутье дорог, связывающих Тобольск с Иркутском.

В Томске сохранилась деревянная крепость, рубленая, крытая тёсом и обнесённая тыном, с шестью сторожевыми башнями. Проезжие ворота крепости открывали въезд в город. Население Томска было разноязычно. Среди православных жили раскольники из скитов, медлительные бухарцы в цветистых халатах, татары — далёкие потомки рода князька Таяна, принявшего русское подданство при Борисе Годунове.

И теперь ещё сохранились названия тех времён: под именем Таянова городища известна высокая речная терраса, что находится на левой стороне Томи за её протоками и заливными лугами. Речная терраса, протянувшаяся от нижнего до верхнего перевозов, хранила следы татарского обитания. Валы, рвы, бугры, ямы указывали на места зимней стоянки князька Таяна.

Об этом рассказал комендант Томска де Вильнев, встретивший Радищева. Он был уже наслышан о Радищеве от проехавшего в Иркутск чиновника коммерц-коллегии Петра Дмитриевича Вонифантьева. Комендант разместил Радищевых, остановившихся для продолжительного отдыха в Томске, в квартире городского головы.

Томас Томасович де Вильнев — бригадир русской службы, человек в годах, живя в далёкой Сибири и мечтая о родной Франции, обрадовался остановке Радищева в Томске. Французу лестно было побеседовать на родном языке с просвещённым человеком. Де Вильнев, хорошо осведомлённый, знал, что имеет дело с государственным преступником, следующим в ссылку. Он пренебрёг этим ради глубокого уважения к уму, осмелившемуся сказать в России о новых веяниях.

Томас Томасович не был вольнолюбцем. Его скорее следовало бы назвать исполнительным служакой. Он больше привязался к русским по долгу военной дисциплины, чем из любви к России. В душе он оставался истым французом. Де Вильнев внимательно следил за происходившими событиями на родине. Он не разделял политических взглядов участников революции 1789 года, но в то же время, как француз, следил за тем, что творилось во Франции. Он гордился делами соотечественников, всколыхнувших мир.

У томского коменданта был свой взгляд на Радищева. Томасу Томасовичу понравилось общество интересного собеседника — писателя, окружённого ореолом политического мученичества. Судьба Радищева, как представлял он, походила на судьбу его прославленного соотечественника Франсуа Аруэ.

Де Вильнев засыпал вопросами Радищева и Елизавету Васильевну. Он спешил разузнать о всех приключениях в пути, о дорожных впечатлениях. С огромным удовольствием слушал он родную речь, особенно из женских уст.

Предупредительный, Томас Томасович старался каждым движением, жестом подчеркнуть, что он остался галантным французом, несмотря на то, что много лет прожил в России. У Елизаветы Васильевны разболелись зубы. Узнав об этом, он искренно посочувствовал мадемуазель Рубановской и тут же послал за штабс-лекарем в крепость.

Томас Томасович оставил приехавших только после того, как сам убедился, что они смогут хорошо отдохнуть. Прощаясь, он сказал, что ждёт визита мсьё Радищева и мадемуазель Рубановской, что у него сохранилось из старых запасов шампанское и ради знакомства можно будет распить вино за дружеской беседой.

Радищев воспользовался его приглашением. Назавтра он с утра сделал визит коменданту, намереваясь расспросить его о дороге до Иркутска. Томас Томасович обрадовался приходу, провёл его в кабинет. Даже не зная, что де Вильнев был военным человеком, Радищев мог бы сказать, судя по виду кабинета, увешанного шпагами, пистолетами, картами, с нанесёнными разноцветными кружочками, что биография коменданта была типичной биографией военного человека. Вглядевшись в карандашные пометки, Александр Николаевич легко догадался, в каких походах принимал участие любезный хозяин.

И среди этих атрибутов, покоившихся на стенах, казались совсем чужеродными висевшая старенькая скрипка с перевязанным в надломе смычком, большой шкаф с книгами, письменный стол, в беспорядке заваленный газетами и журналами, получаемыми из Франции.

— Свежие? — Радищев указал на газетные и журнальные груды.