Александр Шмаков - Петербургский изгнанник. Книга первая

Воронцов согласно покивал головой и устало откинулся на спинку дивана.

— Возмутительнее всего, Анна Ивановна, что Радищева заковали в железо… Нравы двора нашего изменились; вольность дворянская стала наказуема ссылкою в Сибирь… — Воронцов нахмурился. В открытых глазах его блеснул огонёк злости. — Вековые законы попираемы стали Шешковскими да Брюсами. — Граф наклонялся к Рубановской и тише сказал: — В наш беспокойный век такие порядки чреваты нехорошими последствиями… — помолчал и добавил: — Пример Франции многому учит нас.

Анна Ивановна тяжело вздохнула, не поняв смысла последних слов графа. Не дай бог повториться такому кровопролитию в России, какое случилось в Париже. Бастильцев и так много среди русских. Что может быть страшнее пугачёвцев на Руси, разоривших богатые поместья и родовые гнёзда дворян и помещиков? Угроза бунта почти подступала к Москве, в страхе жил Санкт-Петербург в те дни.

Рубановская заново ощутила чувство страха, пережитое давно, но свежее ещё и теперь, потому что связывалось оно с Радищевым. В тот год, когда в Москве казнили Емельяна Пугачёва, её старшая дочь Аннет была помолвлена с Александром Николаевичем. Кто мог угадать тогда, что молодому обер-аудитору генерала Брюса через пятнадцать лет безупречной государственной службы предстоит ссылка в Сибирь?

Анне Ивановне казалось, что Радищев тогда совсем беспричинно оставил службу у генерала Брюса и ушёл в отставку. Ему разрешили отлучиться из столицы. Он выехал в Аблязовское имение родителей, затерявшееся где-то в Саратовской губернии, чтобы получить благословение на брак с Аннет Рубановской.

Анна Ивановна с беспокойством ожидала его возвращения. По слухам, доходившим в столицу, по лесам, в местах, которые проезжал Радищев, бродили пугачёвские смутьяны. Быть может, поэтому страх, вселяемый пугачёвцами Рубановской, запомнился на всю жизнь и показался особенно великим теперь, когда она услышала о смуте во Франции и по-своему представила возможную беду на Руси.

Крестясь, Рубановская сказала:

— Избави бог от непорядков, граф.

— Плохо, Анна Ивановна, — заметил Воронцов, — когда попираются незыблемые законы, превыше коих ничего нет на свете…

Появился седенький слуга.

— Княгиня Глафира Ивановна!

— Простите, граф…

Анна Ивановна встала.

— Просите, — сказала она и направилась навстречу молодой княгине Ржевской.

Александр Романович также встал и отошёл к окну. Сквозь почти облетевшие фруктовые деревья сада хорошо был виден синеватый пруд. Унынием веяло от гряд клубники и спаржи, запорошенных опавшей медной листвой. И Воронцов подумал, что не осень, заглянувшая в сад, придавала ему запущенный вид, а отсутствие Радищева, любившего возиться с фруктовыми деревьями, розовыми кустами, огородными грядками.

В конце берёзовой аллеи стоял памятник с эпитафией, написанной на смерть Аннет Рубановской. Радищев хотел поставить его на могиле жены в Александро-Невской лавре, но власти воспрепятствовали ему в этом, усмотрев в надписи сомнение в бессмертии души. Теперь памятник казался совсем одиноким и ненужным здесь, в саду.

В глубине двора так же одиноко стоял небольшой деревянный одноэтажный дом тестя Радищева — Василия Кирилловича Рубановского. Окна его были теперь забиты… Там помещалась домашняя типография Радищева, в которой он отпечатал свою смелую книгу.

Всё это — запущенный сад, памятник Аннет в конце берёзовой аллеи, домик в глубине двора с забитыми окнами — немые свидетели недавнего, заставило погрузиться графа в тяжёлое раздумье.

«Не видеть и не понимать опасности он не мог, — думал Воронцов о Радищеве, глядя на серенький одноэтажный домик. — Екатерина, напуганная событиями в Париже, немедленно прервала всякие связи с Францией. Бюсты французских философов, украшавшие галлерею Эрмитажа, которыми ещё недавно гордилась императрица перед Европой, — один за другим были удалены по её распоряжению. Всё это должно было подсказать ему, какой большой опасности подвергался он, печатая в такой момент свою книгу, изобличающую самодержавие, призывающую к бунту мужиков».

Воронцов не подозревал тогда, что задумал осуществить Радищев, но о Франции они говорили с ним. Александр Романович припомнил свою фразу, сказанную Радищеву: «События осложняются, если мрамор становится опасным», и его многозначительный ответ: «Их нужно было предвидеть, граф. Россия — пороховой склад, и достаточно одной спички, чтобы произойти взрыву».

Он тогда не уловил в голосе Радищева предупреждения человека, который не только следил за всем происходящим в Европе, но искал ключи к пороховому складу, верил в силы России, способной стряхнуть с себя вековое одеяние одряхлевшего самодержавия. Он тогда не понял его решительности, не остановил Радищева, а мог бы это сделать и предотвратить крушение наиприлежнейшего и полезного в службе человека…

Глафира Ивановна вошла в гостиную шумно и вывела из раздумья Воронцова. Она внесла с собой оживление в дом Рубановских.

— Я всё слышала, — звенел её голос, — муж рассказал мне. Какой печальный конец. Я зашла к вам, милая Анна Ивановна, выразить своё искреннее сочувствие…

Ржевская, в голубом бархатном платье, с пышной причёской светлых волос, остановилась посредине гостиной, заметив Воронцова. Он на минутку залюбовался молодостью и жизнерадостностью этой красивой женщины. Жена сенатора Ржевская умела с достоинством держаться в любом обществе.

— Здесь граф Александр Романович? — как бы в удивлении проговорила она и быстро подошла к нему.

— Здравствуйте, граф. Я давно не видела вас. Все мы следили за делом Радищева… Как можно умного и талантливого человека забросить куда-то в безлюдье и глушь, швырнуть в снежную пустыню?

— Присядьте, княгиня, — сказал Воронцов.

— Благодарю, граф. Я счастлива, что встретила вас в доме Анны Ивановны. А где же Лиза? — быстро осведомилась Ржевская, окинув прищуренными глазами гостиную.

— Лиза! — позвала дочь Анна Ивановна.

— Иду, маменька, — отозвалась та из соседней комнаты и появилась в дверях.

— Как ты бледна, Лиза, — обнимая короткими и пышными руками подошедшую подругу, проговорила Ржевская, — ты не должна отчаиваться, мы что-нибудь придумаем вместе…

— Она уже придумала, — поспешила сказать Анна Ивановна, — но едва ли решение её осуществимо…

— Маменька, не суди опрометчиво, — попросила дочь и дружески приветствовала:

— Граф Александр Романович, здравствуйте.

Александр Романович крепко пожал её руку.

Дамы сели. Воронцов отошёл к изразцовому камину и облокотился на его карниз, издали наблюдая за ними. Снова зазвенел голос Ржевской.