Станислав Калиничев - Невенчанная губерния

— Лёша, — укоризненно посмотрела на мужа Софья Степановна, — фракция Ленина просто многим не по силам. Это люди, которые слишком строги к своим партийцам, но они и себя не жалеют. Они открыто поставили себя вне закона. Я бы считала честью…

— Да? — Худяков встрепенулся, аж подпрыгнул на стуле. — А наши дети? Они Ленину и его подручным, которые отсиживаются в швейцарских кабаках, не нужны. «Железные батальоны партийцев» — красивые слова, потому что люди не из железа, им может быть больно!

— Успокойся… Вы, ребята, задали трудный вопрос. Алексей Сергеевич не может на него ответить, потому что мы сами с ним вышли из партии. После седьмого года у нас нехватило смелости продолжать борьбу. Забоялись, если уже говорить точно.

— Соня, на себя не наговаривай! Ты выступаешь с лекциями, просвещаешь рабочих, можно сказать — готовишь человеческий материал для борьбы!

— Тем хуже, — скорбно опустила она голову. — Других вроде бы провоцирую, а сама всё время начеку: как бы не сделать недозволенного шага.

— Но мы же договорились, — умоляюще сложил руки на груди Худяков, — ради детей!

— Да, — согласилась она. — И вы, ребята помните: в наш дом не следует приносить запрещённую литературу, прокламации… ну и всё такое. Мы так договорились. А сейчас пора спать. Вам в кухне постелить или в детской?

Ночевать они не остались. Ночью, через степь, ориентируясь по огням над Прохоровскими коксовыми печами, чьи красные языки лизали мглистое небо, двинулись в Назаровку.

Шли молча, переживая то, что услышали. И вдруг Шурка ни с того ни с сего сказал:

— Никогда не женюсь!

Серёжка долго молчал, прослеживая ход его мыслей. «Конечно, — думал он, Софья Степановна такая красивая, такая вся… светлая. Худяков живёт в страхе за неё и сам рисковать не отважится». И ещё подумал, что разваливается их компания. Роман женился. Гаврюха к своей Глашке липнет, да и Шурка уже на Конторскую пустошь по вечерам заглядывает, где парни с девками хороводятся. С непонятной злостью сказал брату:

— Зарекалась свинья дерьмо жрать, а как доберётся, то и нажрётся.

— Ты эт чаво?

— А так просто…

— Я не такой, вот увидишь! «Начальнику Донского областного жандармского управления.

В дополнение к представлению от 10 сего июля за № 2119 имею честь донести в.в. б-дию, что нелегальный «Антон» проживает в Юзовке без постоянной квартиры, скитаясь исключительно по рабочим посёлкам, что значительно затрудняет арест его. К сему считаю долгом заявить: передача, при отсутствии материала для дознания, арестованного полиции и привлечение за бродяжничество не имеет существенного практического значения, так как арестованный, поступив в ведение судебного следователя, сейчас же называет свою постоянную фамилию, после чего обвинение в бродяжничестве отпадает, и следователь немедленно освобождает арестованного, который, если не податного сословия (а это бывает чаще в таких случаях), не подлежит высылке на родину и остаётся на месте, продолжая свою преступную деятельность.

Вышеназванный «Антон» избегает групповых встреч с оставшимися на свободе членами разгромленных организаций, предпочитая выходить на отдельных из них самостоятельно, без предварительного уговора. Таким образом он вышел на нашего агента К. и после получасовой беседы ушёл, не оговорив место и время будущей встречи.

Были случаи, когда намеченную заранее встречу он отменял в последний момент, чем мог поставить под удар наших осведомителей. Попав под наблюдение, он довольно быстро обнаруживает это и профессионально уходит.

Со словесным портретом «Антона» подробно ознакомлены все агенты наружного наблюдения, чины полиции и дворники. Его задержание с необходимыми материалами — лишь вопрос времени.

Ротмистр Щеколдин».

Шифрованная телеграмма.

Юзовский сыскной пункт Донского ОЖУ.

Ротмистру Щеколдину.

Примите все меры пресечения деятельности «Антона» Промедление грозит появлением многих ему подобных. Надвигающиеся обстоятельства, о которых станет известно в ближайшие дни, оправдывают предельное усердие и даже риск. Начальник Донского ОЖУ. Подпись. Передано из Новочеркасска 19 сего июля.

Когда Шурка подошёл к мосту через Кальмиус, над парокотельной Центрально-Заводской шахты заревел долгий, сердитый гудок. Он перекрыл все шумы, что издавали надвинувшиеся к речке заводские цехи: и свистящие вздохи кауперов, и писклявые гудочки маневровых «кукушек», и глухой грохот прокатки. Как степное эхо ему откликнулись гудки с Евдокиевки, Рыковки, «Марии»…

«Семь часов, — отметил он про себя, сто раз успею». Сошёл к бережку на хлипкие мостки, с которых собачёвские бабы стирали бельё. Опустившись на коленки, обмыл разгорячённое лицо, намочил вихры, чтобы остудить голову. Потом выпростал их-за пояса рубаху, подолом утёрся. Жара была не та, что днём, но всё же… Освежившись, почувствовал себя как новый. Жаль, конечно, что просили прийти без брата. Одному скучновато, да и дело больно уж непонятное. Андрей Пикалов сказал: «Надо. А что там надо — Валентин сам объяснит. — И добавил: — Смотри, Шуруп, тайное дело!» Оставив у речки усталость, он пошёл по пыльной дороге вдоль дощатого забора, что огораживал коксовый двор. Так поднялся на взгорок. Тут уже дорога нырнула в тень, которую отбрасывала крутая сопка террикона. Отдельные глыбы породы, скатившись с него, подступили к самой дороге, и она делала петлю, огибая их. Здесь начинались домишки Тринадцатой линии.

По краю посёлка он поднялся до проходных ворот завода, к высокой халабуде цирка, и оказался на Первой линии. Велено было прийти в синематограф «Сатурн» к половине восьмого. Сбив картуз на одно ухо, парень светил рыжим чубом, рассматривая прохожих, витрины лавок. На Первой бурлила жизнь. Цокали по булыжнику извозчичьи лошади, гуляли девицы в лёгких платьях и высоких, зашнурованных до коленей ботинках, шли со смены мастеровые, из открытой двери полуподвала слышался мужской гомон, чмоканье насоса и доносился густой запах пива.

Не менее оживлённо было у синематографа. Огромная полотняная афиша извещала: «Спешите видеть! Новая фильма «Граф-проказник» — только три сеанса на этой неделе». А рядом «Анонс! Анонс! ЖЕНЩИНА-ВАМП!». Шурке не велено было покупать билет, а только потолкаться до начала сеанса у кассы. Возле кадки с битым льдом, куда был опущен лужёный бачок с товаром, стоял мороженщик. Шурка подошёл к нему, уплатил алтын — и тот с лёгкостью фокусника выдавил из жестяной коробочки круглую порцию мороженого в хрустящих вафлях. Его и есть нельзя было иначе, как облизывая со всех сторон.

Шурка и себя почувствовал в некотором роде графом-проказником. На углу здания стояла открытая будка чистильщика с высоким сиденьем для клиента. Взобрался на него, предоставив свои стоптанные юфтевые сапоги в распоряжение носатого, толстого ассирийца.