Эдуард Зорин - Огненное порубежье

Вот какая лихая дума омрачила светлый зрак владыки, и, вдруг посуровев лицом, он крикнул:

— Трогай!

Возок дернуло, мотнуло, Илья в изнеможении откинулся на подушки.

Пришел Онфим в Торжок на рассвете. Ночью с трудом пробрался через плотные Всеволодовы дозоры — едва жив остался, натерпелся страху, сидя в сугробе под городскими воротами. Утром, чуть посерело, принялся подавать сигналы — крякал, кричал филином. Докричался до того, что метнул в него стоявший на городне молодой да несмышленый ратник стрелу. Выругался Онфим — тут его только и признали.

— Олух ты и есть олух, — сказал десятник парню, — едва нашего сотника до смерти не пришиб.

И велел ему отворять ворота.

Ворота отворили, Онфима впустили и тут же вместе с ним отправились ко князю на двор.

Завидел Онфима Ярополков меченоша, осклабился, засвистел по-дурному:

— Да неужто ты заговоренный?

— Может, и заговоренный, — огрызнулся Онфим, — только дело у меня не твоего ума.

Сунул меченоша шапку под мышку и — в сени. А из сеней навстречу ему — Ярополк. Глаза яростные, ноздри по-звериному раздуваются, губы дергаются не то гневно, не то усмешливо. Оттолкнул меченошу, остановился на крыльце, отставив в сторону обутую в красный сафьян ногу, поглядел сверху вниз на Онфима.

— Где ж это ты почивал-отдыхал, Онфимушка?

Голос ласковый, грозою спряденный, — ох, несдобровать лихому сотнику.

Да только не испугался Ярополка Онфим.

— Грамотка у меня к тебе, княже, от Боярского совета, — отвечал он с достоинством. — А руку к ней приложил сам владыка Илья…

— Вон оно как, — остывая, показал головой Ярополк. — Входи в сени, посол господина Великого Новгорода.

И, повернувшись на каблучках, сам пошел впереди.

— Ну?! — дыхнул Онфим в лицо отшатнувшемуся меченоше.

В сенях Ярополк сел на лавку; Онфим стоял перед ним, ожидая, когда дочитана будет грамота. У дверей и на крыльце толпились дружинники; узнав о прибытии сотника, со всех сторон сбегался к княжескому двору народ, глядел, грудясь под окнами:

— Замиряться зовет Великий Новгород!

— Нынче беде конец!

— Айда ворота отворять!

— Ишь ты, прыткой! Князь — он-те отворит…

Не терпелось всем. А больше всех не терпелось Онфиму. Однако Ярополк сидел молча.

— Скажи хоть словечко, княже, — взмолился сотник. — Аль и нынче все так же глух, не слышишь людского ропота?

— Иначе слышатся во мне голоса…

— Не верь им, княже, — отчаялся сотник. — Не от бога они — от дьявола.

— Нишкни, — оборвал его Ярополк и встал. — Распушился, ровно петух. То ты. А господин Великий Новгород нынче обветшал, скоро бабы сядут в Боярский совет. Вот когда пойдет потеха! И то дело — будет из-за чего принимать срам.

— В добром мире сраму не зрю, — смело сказал Онфим.

— Ох, наговоришься ты у меня, сотник, в порубе, — осерчал Ярополк. — Ох, наговоришься!

Прикусил язык Онфим — испугался: на все воля князева. Уж коли Великий Новгород ему не указ — видать, совсем вскружилась Ярополкова голова.

И тогда, повременив, передал он слова Якуна Ми рославича: «Дочь мою Ходору в Торжке не неволить. Отпустить ее с девками и со всем добром и с сотником Онфимом, дабы в городе не случилось с ней какого зла».

— Забирай княгиню. Неволить не стану, — зло выпалил Ярополк и удалился из сеней.

Онфим вышел к народу, не поднимая глаз, мрачно протиснулся сквозь толпу; мужики дышали тяжело, дорогу уступали ему неохотно, ждали заветных слов. А что мог им сказать Онфим? Не было у него для них утешительных известий.

…К вечеру во второй раз за прошедшие сутки распахнулись ворота Торжка, и под откос по перемешанному с грязью и кровью снегу понесся крытый задубевшей кожей возок. Сделав петлю в виду городских стен, он круто взял вверх — в ту сторону, где на опушке леса теплились белыми дымками многочисленные костры.

Не взяла с собой Ходора никакого добра, а и девок при ней было всего две; Онфим сел за возницу.

— Тпру! — остановил лошадей дозорный, пригляделся к Онфиму. — Кто такие будете?

Онфим пригнулся к мужику:

— Охранная печать у меня… Всеволодова.

— Покажь.

Повертел в черных потрескавшихся ладонях, улыбнулся вымученно:

— Проезжай.

Прежде чем ударить коня, Онфим выпрямился, оглянулся назад: за Торжком садилось красноперое солнце; лучи его взметнулись над крышами изб и над куполами церквей, словно огненные языки пламени; тучи, сгрудившиеся за городом, казались отнесенными в сторону клубами дыма… Дозорный поймал встревоженный взгляд Онфима, обернулся, и на суровое лицо его тоже легли кровавые блики далекого пожара.

Онфим ударил коня и больше уже не оглядывался. Петляя в лесу, дорога вынесла их к замерзшей реке. За Тверцой темнели мирные деревушки с крытыми щепой избами, с подслеповатыми прорезями окон и тоскливым тявканьем напуганных волками собак…

Всеволодово войско, взяв Торжок, еще грозило Новгороду, а сам князь уже был во Владимире.

Сошли с полей снега, стронулась и отшумела ледоходом Клязьма, поднялись воды, затопили пойму до самого подножья церкви Покрова. А потом разлив сошел, и жарко засияли майские полдни.

В один из таких дней, воротившись с охоты, Всеволод кликнул Ратьшича и велел ему привести в свой терем Ярополка.

В другое время, может быть, и не стал бы он говорить с сыновцем, да и о чем было им говорить? — но нынче, разгоряченный погоней за быстроногим и свирепым лосем, подогретый выпитым на привале терпким вином, он все еще был как спущенная с тетивы стрела.

Ярополка привели, поставили перед Всеволодом; всем прочим князь приказал выйти.

Чего ждал он от этой встречи? Втайне Всеволод надеялся увидеть на лице Ярополка раскаяние, хотя не верил в это и сам. Еще там, у стен догорающего Торжка, он впервые подивился тронутым бешенкой глазам сыновца. Нынче он снова с тревогой и раздражением всматривался в знакомые черты стоящего перед ним человека, узнавал и не узнавал его. Временами жалость сжимала Всеволоду сердце, временами захлестывала слепая ненависть.

— Садись, — кивнул он, стараясь избегать немигающих глаз Ярополка.

Молодой князь сделал движение, словно собирался сесть, но вдруг раздумал и садиться не стал, а продолжал стоять, глядя на Всеволода с нерушимым упрямством.

— Садись, — хоть и по-прежнему тихо, но напрягая голос повторил Всеволод.

— Насиделся уж, — разжал слепленные губы Ярополк. — Хороша в твоем порубе перинка.

— В твоем небось не мягче была.

— Понапрасну никого не неволил…

— Напраслины и на меня не возводи, — серчал Всеволод. — Была тебе дана воля…

— Да вона как обернулось! — Ярополк резко выбросил перед собой руки с кровавыми рубцами на запястьях. — Яко волка везли… В открытом возке… по морозу… в железах…