Эдуард Зорин - Обагренная Русь

И вопросительно посмотрел на Славна.

— Веди их сюды, — сказал Славн, — поглядим, как воспримут они благую весть. Да и попотчуем бояр со своего стола.

— Что, — воскликнул, появляясь в горнице Сдеслав, — пошумели да и на мировую? Вона сколь вас собралось, но не ждите, что замолвлю я перед Рюриком за каждого словечко.

И Чурыня, чернее тучи, угрюмо сказал:

— Нынче ты, Славн, от меня в вотчину свою не сбежишь. А тебе, боярин, — он повернулся к Миролюбу, — я ишшо припомню твой подклет. Крысы тамо у тебя как собаки. Да и сам ты хуже пса!

Миролюб вздрогнул, а Славн рассмеялся:

— Вот напугал! У всех у нас коленки трясутся. Что, бояре, поклонимся Чурыне со Сдеславом, попросим у них прощения?

Бояре подыграли ему:

— Не гневайся на нас, Чурыня. И ты, Сдеслав, на нас не гневись. Чего не бывает. А теперь вы у Миролюба гости. Глядите, каких нажарил он для вас куропаток. А гуси каковы?!

рыня. — А теперь нам ко князю поспешать: поди, заждался нас Рюрик.

— Ох как заждался-то, — сказал Славн. — Да только как ни спешите, а вам его все равно не догнать.

— Чего ж не догнать-то? — начиная догадываться, пролепетал Сдеслав. И Чурыня, глядя на приятеля, прикусил язык.

— Почил в бозе Рюрик, — ответил Славн и налил им по чаре. — Выпейте, бояре, за нового князя.

— Не Ростислав ли возворачивается на отчий стол? — с плеснувшей в глазах надеждой воскликнул Чурыня.

— Великим князем зовем мы на киевский стол Чермного, — сказал Славн и поднял свой кубок. — Так выпьем за Чермного. А кому не нравится, — скосил он взгляд в сторону все еще стоящих у порога Чурыни и Сдеслава, — тех мы не держим, пущай ступают на все четыре стороны.

Хлестко сказал боярин, лучше не скажешь. Но Чурыня со Сдеславом, пораженные известием, не двинулись с места.

Давно ли в этой же самой горнице они угрожали Славну, а теперь стояли посрамленные и униженные.

И Сдеслав первым робко поднял чару.

— За Чермного, — сказал он и выпил вино до дна. И Чурыня грустно вторил ему:

— За Чермного.

Быстро, быстрее ветра разносятся по миру худые вести. То странник их пронесет, то поспешающий вершник. А то подхватит злой человек да и нарочно передаст их другому.

В степи же вести ловятся на лету. Чутким ухом прослушивают Русь половецкие дозоры.

И о том, что умер Рюрик и что Киев остался без князя, в степи узнали раньше, чем добрались неторопливые послы до Чернигова.

— Гей-гей! — пролетело от табуна к табуну.

— Гей-гей! — полетело от становища к становищу.

К ногам хана упал гонец:

— Рюрик умер! Киев без князя!..

— Подумай, хан, — сказали мудрые старики и беки. — Истосковались твои воины без дела. Давно не привозили они в степь хорошей добычи. Загоны наши пусты, давно нет в них русских пленников.

Озадачился хан. А ведь правы старики и беки: другого такого случая скоро не представится. Знал он — не скоро угомонятся князья, таков у них древний обычай: начнут друг у друга рвать Киев из рук, повернутся к степи незащищенной спиной. И, пока заняты они дележом, самое время не мешкать.

И на следующее утро задвигалось, всполошилось половецкое поле. Взметнулись над весенними травами потревоженные шумом ястребы, закружились над головами воинов вороны, ненасытно закаркали: неужто сбылось, неужто справят они свой печальный пир?

Сбылось. Справили вороны свой первый пир в степи неподалеку от Переяславля.

Ехал себе дозором по сочным травам небольшой русский отряд. День был ясный, яростно палило солнце. У воинов глаза слипались от дремы, старшой лениво покачивался в седле. Лишь время от времени он приоткрывал глаза и оглядывал пропадающий в мерцающем мареве спокойный горизонт.

Ничто не предвещало ненастья. Разве что вон та маленькая тучка прольет долгожданный дождь. И думал старшой о том, что хлебам этот дождь оказался бы в самую пору. А еще, подумав о хлебах, вспомнил он свой дом, жену, белоголовых ребятишек. И улыбнулся своим приятным мыслям. Скоро, скоро вернется он на оставленную ниву, поднимется на косогор — и сочные зеленя приласкают его взор. По всем приметам, добрый подымается в этом году урожай, — значит, с хлебом будет родная деревня, в каждом доме поселится достаток. До следующей весны, до новых хлебов.

Идет по травам, поекивая селезенкой, сильный конь, и из-под копыт его с фырканьем взлетают перепелки. Коню жарко, но он терпелив, приучен к дозорной службе, знает — не забудут, вовремя накормят его и вовремя напоят. Вот переметнется солнце за этот пригорок — и покажутся два деревца, а под деревцами теми — прозрачный ключ…

— Эй, старшой! — вдруг прервал его мысли молодой дружинник.

— Чего тебе? — пробудившись от дремы, вскинул голову старшой.

— Да вон вроде вспылило что-то.

Старшой протер глаза, вгляделся.

— Так енто облачко, — успокоил он молодого, — я уж его когда приметил.

Молодой воин приотстал, старшой снова смежил веки. «Эх, молодо-зелено, — подумал он, погружаясь в привычную дрему. — Всюду ему половцы мерещатся. Да отколь им в такую-то пору. Поди, и вовсе забыли дорогу на Русь. А вот, бывало…»

Но дружинник во второй раз прервал его спокойные мысли:

— Нет, не облачко енто, старшой, а вроде что-то движется.

— Тьфу ты! — выругался старшой. — Прилип, как овод. Ну где движется-то?

— А ты взгляни.

— Глядел уж…

— Точно, движется. Али ослабел ты, на глаза, старшой?

Дружинник завертелся на коне, оглядываясь на товарищей. Те тоже привстали на стременах. Похоже, что и они что-то высмотрели.

«А и впрямь ослаб я на глаза, — с грустью подумал старшой. — Раньше-то глядел зорчее ястреба. Вот когда ходили со Святославом в степь…»

Снова его не в ту сторону потянуло, а дружинник вертелся перед ним на коне, кричал уже почти озверело:

— Вона, вон они!

Тут уж дрему сняло как рукой. Старшой вгляделся и обмер: в половецких конников тучка-то обернулась. И быть дождю, да только не тому, которого жаждут нивы. И грому греметь, да не небесному.

— Поворачивайте-ко, робяты, — приказал он, — да скачем зажигать сигнальные огни.

— Может, схватимся, а? — крикнул, поблескивая белками глаз, молодой дружинник.

— Они тебе схватятся! — рассердился старшой. — Они тебя и близко не подпустят — снимут стрелой. Поворачивай, кому велено!

Развернулись, пустились вскачь. Один из курганов, где был заранее сложен сухой хворост, был уже захвачен половцами, до второго — не рукой подать. А костер зажечь, оповестить дымами об опасности — первая заповедь дозорных. Сам умри, а искорку в хворост брось…

Но и половцы были не из простаков. Русскому обычаю их сами же русские обучили. И, приметив, куда поскакали дозорные, они ринулись им наперерез.