Т. Гедберг - Варрава

— Хорошо! — одобрил Нерон и, швырнув мерзкой женщине кошелек с золотом, прибавил: — Если все случится так, как я того желаю, ты получишь за свои труды щедрое вознаграждение. Но помни, что если ты хоть полусловом заикнешься об этом деле кому бы то ни было, то немедленно же издохнешь под ударами плетей.

Отпустив от себя Локусту и Поллиона, Нерон сейчас же велел позвать верного своего наперсника Тигеллина.

— Я решил покончить с Британником, — объявил он ему.

— Этим только приобретает цезарь полное право на титул отца своего отечества, который однажды был уже отвергнут им с такою беспримерною скромностью, — отвечал лукавый царедворец. — Восемьдесят лет тому назад император Август получил этот титул в февральские ноны; моему же цезарю присудит сенат его, наверное, вскоре после февральских ид.

— Но как мы приведем это в исполнение? — мрачно спросил Нерон. — Признаюсь тебе, такая мера, при всей своей необходимости, меня пугает и страшит.

— Но чего же боится цезарь?

— Голоса народа; его сила способна пошатнуть и сокрушить власть величайших властителей мира.

— Но каким образом может узнать народ?

— Как у меня, так и у Агриппины и у Британника, есть свой praegustator. Если же при этом умрет и этот несчастный, то всякий ведь поймет, в чем тут дело.

— Но, если я не ошибаюсь, должность praegustatori Британника исполняет…

— Вольноотпущенник Синерос.

— Наверное, состоящий давно уж на жалованьи у императора?

Нерон мотнул утвердительно головой.

— В таком случае, пусть предоставит цезарь это дело мне, — сказал Тигеллин, — а сам изгонит из головы всякие дальнейшие заботы на этот счет. Лишь только я получу его приказание действовать, он может смотреть на все это, как на сделанное.

— На этот счет никаких приказаний я не даю, — сказал Нерон; — но вот там лежит яд Локусты.

Поощренная успехом, каким уже дважды увенчались ее старания спасти Британника от висевшей над ним опасности, Актея еще ревностнее принялась исполнять то, в чем видела свою миссию и способ несколько заслужить прощение Октавии за свою невольную вину пред ней, и старалась всячески разузнавать все, что так или иначе могло иметь какое-либо отношение к судьбе бедного юноши. Так и в этот день, подглядев, что из кабинета императора вынесли труп мертвого козленка, она скоро узнала через Тигеллина, что Нерон забавлялся в это утро опытами над действием некоторых ядов. Такое обстоятельство показалось ей несколько подозрительным, и, не теряя ни минуты, вручила она одному из своих рабов монету с изображением Британника, приказав ему передать ее Онезиму. Онезим тотчас явился к ней. Тогда Актея, узнав тем временем, что Тигеллин заперся с кем-то в отведенной ему во дворце комнате, которая, по счастливой случайности, оказалась рядом с ее помещением, поместила фригийца в комнату, смежную с комнатой Тигеллина, приказав ему приложить ухо к стене и постараться подслушать разговор. И действительно, Онезиму удалось подслушать кое-какие отрывки беседы, из которых юркий фригиец заключил, что через неделю будет новое покушение на жизнь Британника. Услыхав это, Актея пришла в ужас и приказала Онезиму поспешить немедленно к Титу и, сообщив ему все подслушанное, вместе с ним приложить всевозможные старания, чтобы изобрести какое-нибудь средство уберечь Британиика от коварных козней его недоброжелателей.

Но, к сожалению, на этот раз Онезим, вследствие прискорбного стечения нескольких обстоятельств, вызванных преимущественно его невоздержанностью и всегдашней страстью к развлечениям, был поставлен в невозможность исполнить приказание Актеи. Переведенный из дома Пуденса, где он нередко имел случай видеться с дочерью Нирея, Юнией, которая своим благотворным влиянием на него, быть может, и могла бы лишний раз остановить его от пагубных увлечений, в многочисленную фамилию рабов палатинского дворца, он со свойственной ему бесхарактерностью очень скоро всецело погряз в разгульном образе жизни, проводя все свои досужные часы в обществе веселых товарищей в том или другом из притонов Субуры за вином и азартной игрой, или же в цирке, где с восхищением любовался кровавыми зрелищами гладиаторских игр.

Такого рода образ жизни и был главной причиной, почему Онезим как раз в такое время, когда ему поручено было следить зорко за всем, завязал в пьяном виде драку со своими собутыльниками, вскоре после которой, возвратясь во дворец, попался разбитый, окровавленный и совершенно пьяный на глаза Нерону. Не зная ни его имени, ни кто он, разгневанный император приказал немедленно убрать его и отвести к главному надсмотрщику над дворцовыми рабами Калликлэсу, с приказанием подвергнуть его строгому наказанию.

Плачевный этот инцидент был деликатно утаен от Актеи ее рабами, которые любили ее и были ей очень преданы; и таким образом, пока она полагалась на него, рассчитывая на его юркость и смышленость в деле предупреждения Тита и Британника о новой опасности, грозившей последнему, бедный Онезим, избитый, больной и пристыженный, закованный в тяжелые цепи, сидел в строгом заключении с другими, в чем-либо провинившимися, цезарскими рабами.

Наступили февральские иды, а с ними и пятнадцатая годовщина дня рождения Британника. Нерон по этому случаю устроил у себя великолепный пир, отличавшийся необычайною торжественностью и верхом царской роскоши. Принять участие в блестящем празднестве приглашены были все важнейшие сенаторы империи со своими женами и многие другие сановники, представители древнейших римских фамилий, многим из которых суждено было впоследствии облечься в императорскую порфиру. Большая часть мужчин была в белых тогах, из-под которых лишь у очень немногих не выглядывала либо широкая пурпуровая кайма сенаторской туники, или, по меньшей мере, узкая пурпуровая полоса, какой обшивалась туника римских всадников. Кроме такого различия в оторочке туники, отличительным знаком сенаторского достоинства был серебряный или слоновой кости полумесяц на башмаках; а всадники, в отличие своего звания, имели право на ношение золотых перстней. Сам же хозяин принимал на этот раз своих гостей в богатом ярко-красном плаще — paludamentum — отороченном взамен каймы золотыми, вышитыми в несколько рядов звездами. На Агриппине была дорогая фиолетового цвета стола, унизанная сверху до низу рядами крупного жемчуга, среди которого, переливаясь чудными цветами, сверкали яхонты, изумруды и нежный опал; поверх же столы живописными складками была драпирована палла — нечто вроде женской тоги — такого же фиолетового цвета. Не менее роскошен и богат был наряд как самой императрицы Октавии, так и многих других дам.