Т. Гедберг - Варрава

— В этом я вполне согласен с Лонгином, — поддержал его Барр. — Не напрасно же существует поговорка: сколько рабов — столько врагов, и мы, патриции, проводим всю нашу жизнь словно в какой-то осажденной крепости. Если же сенат и теперь, в виду такого потрясающего злодеяния, не найдет нужным принять надлежащих мер к пресечению дальнейшего чудовищного зла, я первый покину Рим и эмигрирую.

— Но кто же виноват, если рабы наши обращаются в наших врагов? — спросил Сенека. — Мои, например, не только не враги мне, а напротив, очень преданы мне, по крайней мере большинство из них, и любят меня, и я убежден, что между ними нашелся бы не один, который согласился бы охотно сложить свою голову за меня. Но сами мы, избалованные услугами толпы безответных рабов, всечасно готовых беспрекословно исполнять каждое наше приказание, часто становимся рабами своих собственных прихотей и страстей.

— Такие рассуждения, бесспорно, очень хороши, но только в теории; на деле же они могут лишь нам повредить и даже погубить нас, — глубокомысленно заметил Сцевин. — Неужели же можно требовать от нас, чтобы мы снизошли до того, чтобы тратить свое время на снискание милостивого к себе расположения нашей толпы рабов? Нет, мой режим с ними главным образом в биче, кандалах и пытках. А вот и ты, Пуденс, мой задумчивый новобрачный, старший центурион! Ты пришел кстати: для тебя готовится дело.

— Нет, от такого дела я отказываюсь решительно и предпочту покинуть службу в рядах римского войска, чем вести свой легион на позорное дело избиения толпы невинных и обезоруженных.

— Что-то скажет нам на это наш юный друг Тит? — обратился с улыбкой Петроний к сыну Веспасиана.

— Право, не знаю, Петроний, что мне сказать, — ответил ему Тит, — у нас рабов очень немного, и все они — сколько их есть — любят нас и преданы нам. Я не забуду никогда, с какою любовью, точно братья родные, ухаживали они за мною во все время моей болезни.

— Оно и понятно: подобное к подобному льнет, — шепнул Тигеллин на ухо своему соседу Вестину, — ведь и сам он полураб по происхождению.

— Интересно было бы знать, какое твое происхождение, — грубо отрезал ему Вестин, ненавидевший Тигеллина.

Молва о присуждении к смертной казни всех без исключения рабов убитого Педания произвела сильный переполох в низших классах римского народонаселения, среди которых было достаточно таких, которые сами были когда-то рабами, а еще больше таких, которые находились в хороших и самых дружеских отношениях с очень многими из городских рабов, которые в сущности составляли главную массу римского народонаселения, многим превышая своею численностью людей свободных.

Начались народные сборища и сходки, и волнение плебеев, усиливаясь с каждым днем, грозило уже перейти в открытое восстание. Дом убитого Педания с заключенными в нем рабами пришлось оцепить крепкою стражей и созвать второпях сенат для окончательного обсуждения этого вопроса и его решения. При этом некоторые слишком ревностные поборники сурового и давно устарелого узаконения, — ратуя о точном исполнении буквы закона, — хотели было распространить приговор о смертной казни даже и на тех из вольноотпущенников Педания, которые жили под одною кровлей с его убийцею. Тем не менее на такое предложение строгих сенаторов сам Цезарь заметил, что если в данном случае с одной стороны не желательно ни малейшего послабления старинного сурового постановления, то с другой также мало желательно и ненужное усугубление строгости, и предложение осталось без последствий.

А в это время Онезим, к которому вместе с физическими силами вернулось и сознание как его нравственного падения, так и безвыходности того ужасного положения, в каком он находился и как беглый раб, и как гладиатор, оставшийся в живых наперекор воле цезаря, решился покинуть мирный уголок близ Арции, где его приютил Пуденс, чтобы без всякой определенной цели опять пробраться в Рим. Здесь первое, что он услыхал, бродя по площадям и улицам, были толки в народе о назначенной на завтра казни рабов убитого префекта.

И в самом деле, на следующее утро, еще задолго до рассвета, вдоль всего пути, по которому должна была пройти осужденная на смерть толпа рабов, начиная от дома Педания и до отдаленнейшей части Эсквилина, где должна была совершиться эта резня, густыми рядами были расставлены войска в полном вооружении. Скованные попарно и под конвоем многочисленного отряда солдат, конных и пеших, несчастные жертвы были выведены из дома Педания и двинулись, оглашая воздух исступленными криками и воплями отчаяния, к месту казни. Вслед за ними густою толпою хлынул народ и до конца проводил печальную процессию, вторя воплям и рыданиям осужденных, ломая себе руки в отчаянии и громко взывая к справедливости немых и лживых богов. Легион преторианцев, замыкавший собою это шествие, также как и расставленные вдоль улиц гладиаторы сурово отгоняли все более и более наплывавшее стечение народа. Вслед за этой толпой к месту казни что-то с непреодолимою силою влекло одинокого и бездомного Онезима. Но вот процессия остановилась; длинными и плотными рядами были расставлены несчастные жертвы на широкой площади и началось поголовное избиение. Опасаясь народного восстания, палачи с невероятной быстротой приводили в исполнение ужасный приговор, и один за другим, оглашая воздух раздирающими криками и предсмертными стонами, падали среди целых луж крови с перерезанным горлом или пронзенные кинжалом в сердце старики и старухи, мужчины в полном цвете сил и здоровья, красивые молодые женщины, юноши, отроки и даже маленькие дети. Картина была в полном смысле потрясающая; но было и много трогательного и возвышенного в ней. В числе этих рабов было много и таких, которые втайне исповедовали христианство, и этим их вера в Искупителя и в Его бесконечное милосердие придавали силы встретить смерть не только спокойно, но даже с радостью, как мученичество, обещавшее им награду в лучшем мире. Флегон и бедняжка Сира были также в числе казненных и, в тупом отчаянии схватив друг друга за руку, с немой покорностью приняли ужасную смерть, как избавление от не менее ужасной жизни.

Напрасны были и брань, и крики, и страшные проклятия, которыми в своем исступлении во всеуслышание осыпала толпа зрителей этой чудовищной казни и войско, и сенат, и покойного Педания, и даже самого цезаря. Менее чем через час времени кровавая расправа была совершена, после чего еще теплые тела трехсот девяносто девяти невинных жертв нечеловечной жестокости были второпях зарыты в глубокие ямы Эсквилина, и песком и отрубями засыпаны кровавые следы этого ужасного избиения.

Потрясенный до глубины души кровавым зрелищем, Онезим поспешил покинуть ужасное место и отправился на форум, где, примостившись на ступеньках Юлиевой базилики, долго сидел как пришибленный, не видя и не слыша ничего. А между тем уличная римская жизнь текла обычным порядком и с обычными повседневными явлениями.