Т. Гедберг - Варрава

Долго ждала Поппея возвращения мужа, и лишь после полуночи услыхала, наконец, приближавшиеся шаги часовых и рабов, провожавших Нерона в его опочивальню.

— Ты здесь? зачем? — с небрежным равнодушием кинул ей мимоходом цезарь после того, как отослал своих рабов и часовых.

Поппея взглянула на Нерона с нескрываемым отвращением. Он был в костюме колесничных наездников партии зеленых, и по его воспаленным припухшим глазам, а также и по разгоряченному лицу видно было, что голова его была далеко не свободна от винных паров и что он только что покинул одну из тех попоек, какими имел обыкновение завершать свои наезднические представления на ристалище ипподрома.

Раздраженная долгим ожиданием, Поппея, при виде цезаря в таком неприличном его сану положении, не могла сдержать охватившего ее порыва негодования и, с презрением кинув ему в лицо обидное слово «скоморох», начала осыпать его самыми горькими упреками.

— И не стыдно цезарю дружить с грубыми гладиаторами, с низкими льстецами, с развратными любимцами, в обществе презренных конюхов и грязных низкопоклонников, забывая свое высокое положение императора.

Неожиданное распекание жены показалось Нерону нестерпимым оскорблением, при котором он в первую минуту только изумленно уставился глазами в говорившую, но потом, не помня себя от ярости, кинулся, пошатываясь, к бедной Поппее и, забыв, в каком она находилась положении, нанес ей удар ногою, которая, словно на грех, была вооружена шпорою. Поппея вскрикнула от боли и, пошатнувшись, упала на пол без чувств. При виде этого бледного помертвелого лица, этих золотистых кудрей, роскошною волною разметавшихся на полу, этих неподвижных членов, Нерон мигом отрезвился. — Неужели я убил ее? — в ужасе спросил он себя: как ни взбешен был он ее упреками, однако ж убить ее у него не было ни намерения, ни желания, и по-своему он все еще ее любил. Торопливо кликнув своих рабов, он приказал им скорее призвать прислужниц Поппеи, которые тотчас прибежали на его зов и унесли на руках в апартаменты императрицу, все еще не приходившую в себя.

В продолжение нескольких дней томилась бедная Поппея в страшных муках, после которых наступило для нее не выздоровление, а последний конец: к физическим страданиям присоединился сильный нравственный упадок, полнейшая апатия, и больная, кроме своих прислужниц и лечившего ее врача, не желала никого видеть. Напрасно присылал к ней Нерон своих гонцов, тщетно клялся ей в своих письмах, что никакой мысли не только убивать ее, но даже причинить ей боль у него не было, тщетно просил ее, как милости, дать ему дозволение навестить ее. Поппея ко всем его мольбам оставалась глуха и велела только передать ему, что если он в самом деле не желает ее смерти, то отложит свое посещение до ее выздоровления.

Единственно, кого Поппея пожелала видеть почти уже перед самым концом и за кем послала гонца, была жена Авла Плавтия. Помпония Грэцина.

Получив приглашение императрицы приехать немедленно в «Золотой Дворец», Помпония, которая находилась в то время в своем загородном доме близ Тибура, где начинала постепенно поправляться после вынесенной ею тяжкой болезни, не медля ни минуты, отправилась на носилках во дворец, где была проведена прямо в апартаменты Поппеи. Нерона, на ее счастье, во дворце в этот день не было: он с самого утра отправился на музыкальное состязание, имевшее быть в этот день на сцене одного из общественных театров, на котором он сам должен был выступить в числе соискателей наград в качестве китареда и оратора. Желая предупредить такое позорное появление цезаря на театральных подмостках, сенат поспешил было еще до состязания присудить Нерону венки победителя, как красноречивейшему оратору и талантливейшему певцу. Однако, самолюбие артиста в Нероне не захотело довольствоваться такою кажущеюся победою, и, с притворною скромностью отказавшись от присужденной ему награды, он объявил, что примет ее не иначе, как после состязания и по добросовестному приговору его судей. Театр был переполнен зрителями, давка при входе была страшная; каждый спешил занять себе место для интересного зрелища. И вот, в назначенный час Нерон с лирою в руке появился на сцене; строго соблюдая все приемы настоящих певцов, он одну за другой выполнил свои партии, после чего, прижимая руку к сердцу, опустился на одно колено, с видом непритворной робости ожидая себе приговора зрителей. Во время этого спектакля добрый Веспасиан вторично навлек на себя гнев цезаря-артиста, захрапев на всю залу, как это уже раньше случилось с ним на одном из музыкально-литературных вечеров на вилле Кастор. Заслышав этот дерзкий храп, один из вольноотпущенников Нерона, некий Фэб, подойдя к Веспасиану, очень мало смыслившему, на свое горе, во всякой музыке вообще, принялся грубо расталкивать спавшего, тряся его за плечи и осыпая бранью. За такую невинную оплошность бедный Веспасиан чуть было однако ж не поплатился жизнью, и, если б не заступничество за него некоторых влиятельных людей, Нерон, конечно, не преминул бы в своем гневе оскорбленного артиста осудить старика на смерть. Все-таки Веспасиану при этом было строжайшим образом воспрещено появляться когда-либо при дворе императора и, сверх того, внушено, что чем реже, вообще, будет попадаться на глаза, тем безопаснее будет для него. — «Что же делать теперь? — растерянно спросил он того же Фэба, после того как вышел из кабинета цезаря; — куда же мне себя девать?» — «Abi morboniam! (Убирайся ко псам!)» — дерзко ответил ему отпущенник. Когда же, несколько лет спустя, этот самый Фэб, в день воцарения Веспасиана, бросился к его ногам, моля простить ему его дерзость, благодушный император ограничился только тем, что ответил ему: «Abi morboniam!»

Пока Нерон потешался таким образом, являясь перед народом гистрионом и жалким скоморохом, Помпония сидела у изголовья быстро умиравшей Поппеи и старалась всячески вдохнуть в нее веру в то загробное будущее, в которое сама так твердо верила.

— Ты, очевидно, не считаешь мое выздоровление делом возможным, не так ли, Помпония? — проговорила слабым голосом Поппея, заметив сострадальческий взгляд Помпонии. — Скажи мне всю правду, не убаюкивай меня, как это делают все окружающие меня, пустыми и обманчивыми надеждами, которым я сама не верю и…

— Да, не скрою от Августы, что ее состояние внушает мне мысль о близком конце ее земного существования.

— Не величай меня Августою, — заметила нетерпеливо Поппея. — Мне бы хотелось забыть самое существование этого титула, принесшего мне столько разочарования, столько горя! И почему безжалостные боги не дали мне умереть в детстве, или же когда я была женою моего первого мужа. Тогда, умирая, я видела бы вокруг себя искренние слезы, видела бы непритворно печальные лица, тогда как теперь…