Гюстав Флобер - Зороастр

Ефрем же, простившись со старым невольником, отправился отнести плащ кормилице Казаны и сообщить ей, что он намерен следовать совету своего дяди.

Затем он пустился в дорогу.

Юноша, при общей суматохе, незаметно прошел лагерь и, вступив в пустыню, вздохнул с большим облегчением, так как избавился от беды. К ночи он достиг Таниса, в который несколько дней тому назад вступал еще мальчиком, а теперь, вследствие пережитых им испытаний, он считал себя вполне взрослым мужчиною.

Долго шел еще Ефрем по направлению к морю; вчерашняя буря миновала, но он узнал, по волнению зеленоватой поверхности моря, что оно еще не успокоилось.

Затем он остановился и задал себе вопрос: какие были намерения народных вождей, если они — как уверял принц Казану, — расположились станом между Пигагирофом, который возвышался теперь перед юношею со своими хижинами и палатками и горою Цефон.

Или Синтах и тут солгал?

Но нет! гнусный изменник на этот раз изменил этой своей привычке; между деревнею и морем ветер разгонял клубы легкого дыма, привычный глаз юноши увидел стадо овец и движение по песку…

Да, это был лагерь евреев.

Каким малым показалось Ефрему расстояние отделявшее его от своих.

Но чем ближе подходил он к стану, тем сильнее возрастала его тревога, что этот народ с женщинами, детьми, палатками, стадами не может спастись от сильного врага, который через несколько часов настигнет его.

Кроме того, евреи не могли даже спастись и бегством: к востоку был глубокий рукав реки, к югу море поднимало свои темные волны, с севера должен был прийти фараон со своим войском, на западе же лежала пустынная страна Аэянь, и, если они бросятся туда, то, преследуемые натиском врага, очутятся снова на египетской земле и выступление сделается уже невозможным.

Несчастным не оставалось ничего более, как только вступить в бой; но как сражаться им с таким могучим неприятелем?

Тогда Ефрем вспомнил, что ему говорили о Боге отцов и что Всесильный не допустит свой народ до гибели. Юноша, проникнутый этим чувством надежды, стал горячо молиться. Затем снова побежал по равнине и скоро достигнул деревни Пигагирофа, которую прошел без оглядки, хотя и заметил, что там не было ни людей, ни скота. Быть может, жители местечка оставили свои жилища, в виду приближающихся войск фараона.

Чем дальше шел Ефрем, тем все более заволакивалось небо тучами и сильнее гудел ветер; но юноша не обращал ни на что внимания, а шел все быстрее и быстрее.

Но вот, уже он достиг и еврейского стана.

У первого, встретившего его, знакомого Ефрем спросил, где Нун, отец Иисуса Навина и его покойной матери.

Оказалось, что Нун, вместе с Моисеем и другими старейшинами, отправился на берег моря, куда Ефрем и отправился.

У евреев существовал обычай, что совещание старейшин никто не имел права перерывать, и потому юноша постоял несколько времени в стороне, пока оно не кончилось.

Когда старейшины стали расходиться, Ефрем тотчас заметил исполинскую фигуру Моисея; он шел с знатнейшими из старейшин, походка его была тверда и величава; несколько поодаль шел и Нун, опираясь на руку пастуха; лицо его выражало, как нравственные, так и телесные страдания, а сам он был одет в траур.

Ефрем позвал деда, старик оглянулся и, узнав внука, отшатнулся назад и еще крепче оперся на руку пастуха.

Нун знал об ужасной судьбе внука и сына через выпущенных им на свободу и оставшихся в Танисе невольников, и тогда от горести он разорвал на себе одежду, посыпал голову пеплом и стал оплакивать дорогого прекрасного сына и цветущего молодостью и здоровьем внука.

И теперь этот самый Ефрем стоял перед ним; старик положил ему на плечи руки, несколько раз поцеловал его и, затем, осведомился, жив ли Осия?

Юноша отвечал утвердительно и на старческом лице Нуна блеснул луч радости; тогда и дед, и внук, оба направились к лагерю. Во время пути Ефрем сообщил деду, что Осия теперь будет называться Иисусом Навином, но что прежде его надо освободить и потому он намерен собрать всех своих пастухов и идти на выручку дяди; при этих словах старик оживился и, крепко прижав к сердцу юношу, подумал, что и он сам еще не так стар и может идти, вместе с другими, с секирою в руках, чтобы освободить сына. При этом полные слез глаза старика блеснули, а свободною рукою он указал вверх и воскликнул:

— Господь Бог моих отцов, на которого я надеюсь, не оставляет верных Ему. Видишь ли ты там песок у моря и на нем раковины. Еще час тому назад на том месте стояла вода и шумящие волны, пенясь, перегоняли одна другую. Это — дорога, юноша, на которой наше спасение; если продержится ветер, то будет продолжаться и отлив — так, по крайней мере, утверждают, хорошо знакомые с морем финикиняне — и вода вся уйдет еще дальше в море. Их Бог северного ветра, говорят они, благосклонен к ним, и там, на вершине горы финикийские мальчики уже зажигают в честь его костер. Мы же хорошо знаем, что это Бог отцов наших открывает нам дорогу в пустыню. А плохо пришлось бы нам, мой мальчик.

— Да, дедушка! — воскликнул Ефрем. — Я видел все египетское войско: от первого до последнего воина. Сколько оружия, колесниц, коней…

— Мы знаем, знаем, — прервал его старик, — но вот мы и пришли.

При этом он указал на качающуюся от ветра во все стороны палатку, которую старались кое-как подпереть слуги Нуна, а у дверей сидел на носилках престарелый еврей, его отец Елизама.

Нун закричал ему несколько слов и подвел ближе Ефрема. И пока Елизама ласкал и целовал, так неожиданно вернувшегося правнука, Нун, со свойственною ему живостью, повернулся к слугам с приказанием:

— Оставьте палатку! Собирайте скорее все пожитки и укладывайтесь. Господь Бог указал нам путь!

— Мы отправимся во главе полчища, а за нами последуют и другие племена. Радуйтесь, люди, Бог отцов наших осушит для нас дно моря. Благодарите Его от всей души и работайте, работайте! Кто не хочет быть поражен мечом египтян или быть раздавлен их колесницами, тот должен трудиться, не покладая рук. Ефрем, помоги мне. Вот так, я знаю, ты умеешь работать. Смотри, колено Манасиено уже совершенно снарядилось в путь. Ах, я старая, беспамятная голова! Ты, Рафу, сбегай поскорее, у тебя ноги быстрые; скажи чужестранцам, чтобы они также собирались в путь, да не отставали бы далеко от народа. Время дорого! Господи, простри твою охраняющую руку над народом и прогони волны назад! Молитесь вы все про себя и работайте! Ах, Ефрем, оставь, это слишком тяжело для тебя. Вот молодец, поднял! Берите с него пример, люди; а вы суккотцы радуйтесь, какой сильный ваш молодой господин!

Последние слова относились к пастухам, слугам и служанкам Ефрема; многие из них уже успели поздороваться с ним и поцеловать ему руку; все радовались его возвращению, между тем все также и работали, не покладая рук; но как не спешили эти люди, а все не могли управиться раньше нескольких часов. Но вот все уложено на вьючных животных или на телегах, а больных, старых и слабых усадили или уложили на тележки или носилки, кого куда следовало. Иногда ветер доносил глухой звук голоса Моисея или Аарона до того места, где укладывались евреи колена Ефремова. Но ни этому последнему, ни колену Иудину не надо было напоминать о ссорах; так как во главе их стояли Гур и Нагезон, а первому помогала еще его молодая жена Мирьям. Но совершенно иное дело было с другими племенами и с чужестранцами; их старейшины отличались робостью и неподвижностью и, по их вине, народ очутился в таком критическом положении.