Александр Григоренко - Ильгет. Три имени судьбы

Вся река ушла под лед, местами она была широка и годилась для плавания на узкой лодке.

Наконец я увидел… Невдалеке от меня рос изо льда тонкий столб пара — то была полынья, оставленная не человеком, но теплыми водами, откуда-то проникающими в мою реку. Я подошел близко и увидел в полынье рыбу.

Рыбы ждала меня. Это был окунь. Он стоял против течения, медленно извиваясь большим черно-зеленым телом, и, приблизив глаза к самой поверхности, неотрывно смотрел на меня. Временами течение увлекало его под лед, но окунь возвращался. Так же неотрывно я смотрел на него, это продолжалось долго и, казалось, через мгновение рыба что-то скажет мне — так чудесно и благостно было на сердце. Но окунь ничего не сказал — поледный ветер прошёлся по полынье, и я уже не увидел его.

Получилось так, как говорила мне мать в тот день, когда Семь Снегов Небесных унесли ее вместе с другими мертвецами земель Хэно. Пришел человек в распашной одежде, маленький, кривоногий с рябым веселым лицом. Он долго смотрел на меня, как та рыба, ожидая нужных слов.

И я сказал:

— Я Ильгет, сын Белегина.

— Вижу, — по-юрацки сказал человек. — Белегина уж давно нет — утонул.

Помолчав немного, он сказал со стариковской строгостью:

— Ты остяк и должен говорить по-остяцки. Где твой брат Бальна — у тебя с ним одно лицо?

— Умер.

— Сам?

— Нет.

— Отомстил?

— Да.

— А мать Ильгета и Бальны жива ли?

— Взяли замуж за юрака. Там и умерла.

— А-а… протянул человек. — Мы же ведь, родичи, прокляли ее, за то, что плохая мать, — зарыла вас в мох и убежала.

— Она хотела…

— Знаю. Зря мы так сделали. Да, видно, судьба ее такая. Я — Тыней, твой родич с соседней реки. А ты, Ильгет, вот и пришел, один из всех пришел… Что ж, родился — живи до старости, кет!

Мы обнялись.

— Чьим очагом ты жил все это время, Ильгет?

— Добрые люди кормили.

— Да… добрых людей много на свете.

Тыней спросил о людях, пришедших со мной. Я показал на Нару.

— Ай, красивая у тебя жена, — сказал он, — повезло тебе.

Ябто я назвал дядей Нары, Куклу Человека — ее дедом, Йеху — своим названым братом. Все время беседы улыбка не сходила с губ великана.

— Что он улыбается? — спросил у меня Тыней. — Весь ум из носа вытек?

— Как ослеп — радуется, что больше воевать не надо, — ответил я.

— Скажи, дед, а муравейников в ваших угодьях много? — спросил Йеха, и Тыней едва не упал — ведь Йеха говорил по-остяцки.

Придя в себя, он сказал:

— Точно весь ум вытек. Зачем тебе, слепому, муравейники?

Йеха хохотал.

И еще рассказал мне Тыней, что река моя — не самая изобильная, но никого еще не уморила голодом, потому что кайгусы здесь добрые, и надо подружиться со своим кайгусом, который является то соболем, то пришлым человеком, а чаще всего — большим окунем. К тому же рядом Йонесси, и за жирную рыбу здесь обычно не дерутся — на всех хватает. И мать-огонь не зла на здешних людей, только жену свою надо научить почтительному обращению с ней и вежливым словам. Я спросил, как называется моя река, — Тыней посмотрел на меня с удивлением.

— Так и называется твоя река — Ильгета. Ведь, кроме тебя, здесь иного никого нет. Правду сказать, и мы здесь хозяйствуем, не быть же реке безлюдной. Хотя давно, так, что и прадеды не помнят, здесь жили бирюсы-охотники, потому и реку иногда называют Бирюсой, но теперь она твоя. Великое дело, когда скитавшийся человек в свое гнездо возвращается.

На другой день с Тынеевой реки пришли люди — его жена и трое парней, близких родичей. В нартах, которые едва тащили белые широкогрудые псы, они привезли все, чтобы нам пережить эту зиму, — покрышки для чумов, стрелы, два котла, снасть для подледного лова, шкуры для постелей и троих щенков, только отошедших от материнского молока — ведь оленей у остяков нет. В один день появилось новое стойбище из двух чумов, утепленных понизу берестой и снегом.

— Как отдам тебе? — спросил я Тынея.

— Мои здесь только щенки. Остальное Белегин оставил. Считай, что так. Сам ушел на дно, а лодку его прибило к острову, здесь неподалеку. Он ведь на груженой лодке за тайменем погнался, страстный глупый человек. Мы что смогли — подобрали.

Потом он сунул руку за пазуху, достал небольшой кожаный мешочек, в каком хранят огниво, и бережно положил в мою руку. В мешочке была крохотная деревянная кукла — от времени она покрылась блестящим налетом железа.

— Твой алэл. Водой прибило… Сам вернулся, будто знал, что ты придешь. Ну вот, теперь ты совсем дома.

Мы забили оленей, соседи дали рыбы — так и пережили великий холод. Тыней появлялся часто — он всегда что-нибудь приносил с собой, но больше приходил, чтобы в этих разговорах выучить меня и Нару остяцкой речи. Йеха, немного знавший язык моего народа, продолжал дело старика, когда тот уходил. Ябто, знавший, наверное, все языки и наречия Древа Йонесси, в этом не участововал — он жил в другом чуме вместе с Куклой Человека, который молчал, а Ябто говорил только в случае крайней надобности, большей частью, когда его спрашивали о чем-то. Но это не мешало нам вместе охотиться и доставать рыбу из-подо льда. Большой окунь больше не являлся мне, но, видно, кайгус моей реки был и вправду великодушен — с голоду мы не умерли.

Однажды широкий человек сам позвал меня. Посреди плоской ложбины, снег в которой был притоптан до твердости камня, Ябто человек сидел на комле — возле его ног стояла длинная плаха из сухой окоренной лиственницы.

— Стрелы из лозы мастерят только мальчишки. Я покажу, как нужно делать настоящие, — смотри и запоминай.

Теслом он отделил от плахи древесное волокно толщиной в палец, проверил ровное ли оно, затем снял с пояса нож с коротким клинком и принялся оттачивать тело стрелы.

— Здесь, — указал он на середину древка, — делай чуть толще, чем в начале и конце. Стрела будет тяжелее, зато, когда сходит с тетивы, не извивается в полете — выстрел будет точнее и сильнее. Селькупы так делают, и я нашел это разумным.

Все у широкого человека было при себе — тонкая жилка, которой он прикрепил наконечник, и перо филина, отобранное, как я понял, с великим пристрастием.

— Этой плахи, при умении, хватит на три десятка хороших стрел. Наконечники научишься лить сам — ведь ты остяк.

Он поднялся и ушел.

Весной, когда рушился наст, Нара родила дочь. Перед родами пришли помогать жена и вдовая невестка Тынея. Разрешилась Нара легко, огорчившись лишь тем, что ребенок всего один. Прошло немного времени — и потянулись другие родичи. Мы сидели в чуме и принимали подарки. Последним вошел Ябто. Он снял с пояса мешочек и достал оттуда кожаный ремешок, на котором вертелись пожелтевшие костяные фигурки птиц.