Наталья Головина - Возвращение

Скоро там и тут в городе загремели залпы, это был закономерный итог польского выступления.

Как же приняла тамошние события российская общественность? На расстоянии они не так смущали и даже служили подтверждением мощи империи. В невской столице все более распространялся шовинистический угар, произносились тосты за верховного распорядителя усмирений Муравьева, того самого, что еще после подавления восстания 30-го года получил прозвище «вешатель».

Были казнены поляки, с которыми «звонари» прощались несколько месяцев назад в Лондоне.

…У Николая Гавриловича Чернышевского летом 1862 года последовала полоса событий, каждое из которых способно сломить. Умерли Добролюбов, младший сын и отец Чернышевского, Тарас Шевченко, за облегчение судьбы которого боролись; арестованы друзья.

По непрерывной слежке за ним самим было ясно, что кольцо сжимается. Настолько ясно, что… что уж тут предпринять?.. Бежать за границу? — не вырваться из Петербурга, да и невозможно уехать без семьи; наконец суд над ним и наказание также послужат агитационным материалом. Решил, что он должен принять все, — и это придаст больший вес его слову!

Он был готов к их приходу: ни одного листка в домашних архивах и рукописях, способных стать зацепкой для следствия… Готовилась и другая сторона. Слежка и попытки просмотреть бумаги, шпионство подкупленных слуг должны были помочь связать имя Чернышевского с возможно большим числом событий, волновавших Россию. Фактов все же было негусто. К примеру, кто-то из его гостей давал читать прислуге прокламацию «Что нужно народу?». Да еще то обстоятельство, что в доме бывало много людей «превратных мнений»: студенты (связь с университетскими волнениями), приходил телеграфист (протесты почтово-телеграфных чиновников), преподаватели, военные, литераторы и так дальше… Следствие о многом догадывалось, Александром II даже было высказано мнение, что теперь наконец оно «напало на настоящий источник зла».

И вот явились. Хорошо, что Ольга с сыновьями была в Саратове. Проводил обыск жандармский офицер Ракеев, тот самый, изрядно постаревший, что когда-то тайно вез тело Пушкина из Петербурга в Святогорский монастырь. Чинов сыска, между прочим, немного, в III Отделении насчитывалось всего тридцать чиновников, и они были нарасхват. Одновременно с арестом Чернышевского генерал Дренякин, известный зверскими усмирениями в ходе реформы, отправился в Москву для задержания корреспондентов «Колокола» — Петровского и Владимирова. Была развернута планомерная выкорчевка демократических сил, подготавливался разветвленный процесс 32-х, следствие по делу которых продлится два года.

Власти имеют основания полагать, что Чернышевский — один из руководителей «Земли и воли». Однако прямых улик против него нет. При аресте типографии была найдена прокламация «Барским крестьянам», но относительно ее авторства не было доказательств. Не обошлось и без провокатора. Отчасти был посвящен в дела тайной организации довольно убогого вида молодой офицер Костомаров — пробующий себя в стихах и переводах, но попивающий, расхлябанный и тщеславный. Увы, помощников было мало, и «землевольцами» порой привлекались к революционному делу люди случайные. По слабости характера и жадности к житейским благам он оказался завербованным сыском, назвал следствию немало имен. Он, по-видимому, и сфабриковал в помощь тонущему дознанию якобы правку Чернышевского к обнаруженной прокламации. Почерк был крайне мало похож, и приглашенные на судебное заседание эксперты оказались было в замешательстве… ну да сообразовались.

В мае 1864 года состоится оглашение приговора и гражданская казнь Чернышевского. Два года перед тем в камере Алексеевского равелина продолжалась его работа над романом «Что делать?». Впереди — семь лет нерченской каторги и затем поселение в Вилюйском остроге.

Он отговаривал в письмах жену от приезда к нему туда. Ибо условия здесь предназначены для добивания. Иногда, завернув голову в полотенце, ссыльные выходят в лес для прогулки. Свежее мясо, если оставить его неукрытым, оказывается белым, как бумага, высосанное гнусом…

Однако и в тамошних условиях продолжалась его литературная работа.

У «Колокола» не было возможности высказаться о процессе 32-х, так как это усугубило бы положение арестованных.

В таком случае — о Польше, несмотря на российские здравицы в честь «вешателя» и несмотря на то что «лондонцы» объявлены в отечественной печати изменниками. Герцен сознавал, что, может быть, настал высший час служения «звонарей»: сказать «любой ценою» то, что должны сказать…

Против «Колокола» теперь общественное мнение России, ее государственная мощь и почти вся печать. Как сказал известный прозаик Н. Лесков, это был «фискальный период русской литературы». В Петербурге на представлении оперы, когда началась польская мазурка с Кшесинской в первой паре, публика разразилась таким шиканьем, что пришлось опустить занавес. Высказываясь в защиту Польши, «Колокол» должен был потерять немалую часть своих читателей.

Но Александр Иванович считает, что он не может сойти со своей дороги и свое знамя должен донести. «Колокол» разъясняет, как стала возможной польская трагедия. «Правительство отвратительной хитростью заставило народ сначала быть безучастным, потом сочувствовать подавлению поляков: оно стало выдавать польское восстание за магнатский и католический мятеж, а себя самого — защитника польского крестьянства». «Мы с Польшей, потому что мы за Россию! Мы с поляками, потому что одна цепь сковала нас обоих».

— Даже ты, Герцен, не устоишь против всех, — сказал Бакунин. Он после истории с оружием охладел к польскому вопросу.

— Поглядим. Я их отшлифую!

Однако за полгода тираж «Колокола» упал в пять раз.

Ивана Сергеевича порой охватывало отчаяние. Вот теперешний разговор с дочерью… Полинетте уже двадцать с небольшим, она крепенькая, невысокого роста, зеленоватые глаза стали невелики и настороженны, и прежде всего обращает на себя внимание в ее лице самолюбиво выпяченная губа. Невозможно заставить ее отправиться с визитом в Куртавнель. Она утверждает, что была там куклой и не имеет никаких обязательств по отношению к н е й. Исступленно ревнует отца ко всему тамошнему.

«Как же ты можешь отказывать во внимании человеку, которого твой отец ценит больше всех других людей на свете?» — «Это потому, что она… любила вас». — «И что же? К тому же не любила… (Ясно, что дочь имеет в виду «роман».) Как это отражается на тебе?» Дочь сидит, спрятав взгляд… «Еще меня огорчает, что характер у тебя не меняется: все то же сочетание праздности, строптивости и недоверия… Эти склонности приведут тебя к сближению с людьми нравственно ниже тебя, которые будут тебе льстить».