Сирило Вильяверде - Сесилия Вальдес, или Холм Ангела

— Куда вы его поместили, дон Либорио? — спросил, помедлив, дон Кандидо.

— В барак для больных.

— Разве раны его так серьезны?

— Не в том дело, сеньор дон Кандидо. Это я для надежности, чтоб не утек. Пораненный он, заковать его — несподручно, я и посадил его в барак, а ноги в колодки. Но только такое у меня мнение — задумал он что-то худое. Глазищи у него — красней помидора, до того кровью налиты. А уж это я знаю: как станут у негра такие глаза, беспременно он пакость какую-нибудь в мыслях держит. Верьте слову, сеньор дон Кандидо, от этого Педро любого злодейства ждать можно. Стал я ему ноги в колодки забивать, так ведь он что мне сказал: «Человек, говорит, умирает только один раз», и еще добавил — надоело, мол, ему спину гнуть на хозяина. Это нужно злодеем быть, чтобы так-то сказать! Сами знаете, сеньор дон Кандидо: заговорил негр таким манером — стало быть, накатила на него блажь, в Гвинею приспичило, как изволит выражаться куманек Мойя, мое ему почтение. А тут еще вот какая у них мечта: сунь, дескать, голову в петлю — и готово, отправишься прямиком к себе домой, в Африку.

— Невежество — мать всех заблуждений! — воскликнул священник.

— Да, сеньор дон Кандидо, — продолжал управляющий, — тут без доброй порки не обойтись, как на похоронах — без отпевания.

Дон Кандидо и священник при этих словах улыбнулись, и дон Кандидо сказал:

— Всему свое время, дон Либорио, всему свое время. Я полагаю, что подвергать его порке теперь было бы неуместно. Вот когда раны его подживут, тогда мы его накажем, потому что он совершил самый тяжкий проступок, какой только может быть совершен негром в инхенио. Восстать против своего господина, бежать от него, лишить его хотя бы и на короткое время своих услуг — и все это без сколько-нибудь извинительной, серьезной причины! Нет, мы не смеем прощать рабам такие деяния, ибо дело не только в личной вине раба, но и в том, что он подает дурной пример своим товарищам. Будьте покойны, мы накажем его. И заступников у него не найдется. Если бы нечто подобное совершил кто-то другой, можно было бы не придавать происшествию большого значения. Но Педро — иное дело. Кроме того, я думаю, ему не причинят вреда никакие плети, будь они даже о девяти хвостах, — он негр крепкий, такому жилы не перешибешь. А теперь вы мне лучше скажите: разве в отряде Эстевеса не знали, что этот негр — мой? Вы не сказали им, что я здесь?

— То есть как же они не знали? Очень даже хорошо знали. И я говорил им, чтобы они доставили негра вашей милости прямо в дом, да и вознаграждение заодно получили: им за поимку дублон в четыре дуро полагается. Но они сказали, что им лучше в лесу заночевать, а то как бы не увидели их здесь прочие негры да не послали весточку беглым. Тоже и спешка у них была — им еще тех сорок нужно поймать, что на позапрошлой неделе от графа до Фернандина убежали из Лангосты. Графский управляющий нарочного посылал за отрядом…

В это время во дворе инхенио между господским домом и сахароварной появились негры, возвращавшиеся с плантаций; их было человек триста, а может быть, и несколько больше. Попросив извинения у присутствующих, дон Либорио сошел с террасы, чтобы устроить смотр собравшимся рабам и отдать им через своих помощников, также рабов, последние в этот день приказания. Но еще до того, как толпа невольников появилась на дворе перед господским домом, многоголосый говор и кандальный звон возвестили об их приближении. Действительно, двое негров были закованы в ножные кандалы, кольца которых, скрепленные посредством железных поперечных прутьев, соединялись еще, кроме того, перекинутой через ноги цепью; передвигались кандальники с немалым трудом, потому что, шагая, им приходилось описывать полукруг сперва одной, а затем другой ногой. У третьего их товарища было надето на ногу железное кольцо, а к нему за длинную, футов шести, цепь прикована была чугунная болванка, напоминавшая формой гирьку от часов, так что наказанный мог передвигаться, лишь намотав эту длинную цепь себе на руку. Не сделай он этого, железное кольцо при ходьбе протерло бы ему лодыжку до самой кости, несмотря на то, что нога была обмотана под железом куском ветоши. Время от времени человек с цепью на ноге останавливался, и тогда далеко вокруг разносился высокий и звенящий печальный возглас: «Вот идет Чилала, беглый негр!»

Все невольники без исключения — мужчины, женщины и даже те, кто был в кандалах, — явились в инхенио с какой-нибудь ношей на голове: кто принес вязанку тростниковых верхушек или молодых древесных побегов — любимое лакомство кубинских мулов и лошадей, кто — гроздь бананов, иногда спелых, а иногда совсем зеленых, кто — связку пальмовых листьев на корм свиньям; этот — тыкву, тот — охапку хвороста. Одеты были все одинаково — в штаны и рубахи из сурового полотна, но лишь у весьма немногих — таких насчитывалось здесь человек пятнадцать — двадцать — эта одежда выглядела новой или малоношеной и еще не успела изорваться. Платье остальных давно превратилось в рубище, и сквозь лохмотья просвечивало тусклое черное тело. Башмаков не было ни на ком, единственной обувью служили этим людям постолы из сыромятной кожи, подвязанные бечевками из волокна махагуа или же из не менее прочного пальмового волокна. Однако даже такая обувь имелась лишь у немногих. В толпе рабов затерялось десятка три-четыре женщин, которых можно было отличить от мужчин разве только по их одежде — некоему подобию мешка с отверстиями для головы и рук, надетого на плечи и спускавшегося чуть пониже колен; отсутствие рукавов придавало этому одеянию отдаленное сходство с древнеримской туникой, выполненной, правда, весьма топорно.

— Стройсь! — оглушительным голосом проревел дон Либорио, объезжая на коне неровные шеренги рабов; при этом у него был вид генерала, командующего своим войском. Привычные к его окрику невольники быстро построились в правильные ряды. Но не все оказались достаточно проворными: некоторые замешкались по неловкости или из-за того, что железные оковы стесняли их движения, других делала медлительными тяжелая ноша, третьи не успели занять свое место потому, что стоявшие впереди слишком быстро сомкнули строй. На этих-то несчастных, робко теснившихся позади своих товарищей, и обрушился гнев управляющего. Схватив в бешенстве свой бич, он стал стегать им людей, не разбирая правого и виноватого, пока наконец ряды не выровнялись, как он того требовал.

Так обращались с рабами во все времена и повсюду, где только существовало рабство, и надо ли удивляться, что хозяева Ла-Тинахи не составляли исключения из общего правила? Нет, они мыслили совершенно так же, как и большинство рабовладельцев, хотя негр в их глазах и не был вещью в том смысле, в каком употребляет это слово применительно к рабу римское право. Различие во взглядах было здесь довольно существенное. Древнеримское право почти полностью отказывало человеку-вещи в способности мыслить, видя в невольнике всего лишь орудие труда; между тем как владельцы инхенио, не признававшие иного права, кроме права удовлетворять свои прихоти и потакать своим страстям, отнюдь не отказывали человеку-вещи в этой способности; напротив, согласно их твердому убеждению, раб, несомненно, мыслил, мыслил по крайней мере о трех вещах: во-первых, как бы уклониться от работы, во-вторых, как бы досадить своему господину, в-третьих, как бы умудриться всегда и во всем поступать наперекор его интересам, желаниям и воле.