Сирило Вильяверде - Сесилия Вальдес, или Холм Ангела

Мы набросали словесный портрет этой дамы в полном соответствии с тем, как она была изображена на портрете кисти Эскобара, писанном масляными красками и являвшемся для нас в годы нашей юности предметом восторженного созерцания, ибо мы неоднократно имели возможность любоваться им в доме доньи Агеды на улице Милосердия, где он украшал одну из обшарпанных стен гостиной. Что же касается внутреннего, духовного облика доньи Агеды, то главенствующей его чертою, о которой нам придется здесь говорить, была ревность. Донья Агеда ревновала своего супруга к собственной тени, хотя дон Томас далеко не обладал теми внешними данными, которые делают мужчину привлекательным в глазах женщин. Но он был знаменитым врачом и богатым человеком, а донья Агеда придерживалась весьма низкого мнения о представительницах прекрасного пола и любила повторять, что для женщин легко увлекающихся или честолюбивых не существует уродливых мужчин.

Подстрекаемая своей злополучной ревностью, донья Агеда держала под неусыпным наблюдением не только своего мужа, но и всех пациентов, которых ему приходилось навещать, и всех тех, кто, уповая на его искусство хирурга и глубокие врачебные познания, являлся к нему на дом, в особенности же если эти страждущие носили юбку. Вот почему донья Агеда подымалась с постели ни свет ни заря, вот почему в тех случаях, когда по какой-нибудь причине сама не могла получить интересовавших ее сведений, опускалась в этой своей слабости до того, что учиняла допрос кучеру, собственному рабу, простоватому лукавцу, который хотя и сообщал ей изредка о событиях, действительно имевших место, однако по большей части морочил ей голову всевозможными россказнями и небылицами.

Поэтому читатель без особого труда представит себе, какова была тайная радость доньи Агеды, когда она, отворив окно, увидала перед собой молодую девушку, несомненно смешанной крови, да к тому же еще укутанную в богатую и, должно быть, очень дорогую шерстяную мантилью с цветной вышивкой, — ведь все эти обстоятельства неопровержимо свидетельствовали о том, что ранняя посетительница была не кто иная, как одна из приятельниц дона Монтеса де Ока, явившаяся к нему под видом пациентки.

— Что тебе нужно? — быстро и не без резкости спросила ревнивая дама, боявшаяся, как бы девушка не взялась снова за дверной молоток.

— Я пришла за сеньором доктором, — робко отвечала Сесилия, подходя к окну; при этом она подняла голову и устремила глаза на незнакомую сеньору.

«Эге! — подумала про себя донья Агеда, увидев, что девушка очень хороша собой. — Тут дело нечисто». — У доктора, — добавила она громко, — была сегодня беспокойная ночь, и теперь он спит…

— Вот несчастье! — воскликнула Сесилия в отчаянии, сопровождая свое восклицание горестным вздохом.

— А как зовут того доктора, которого ты ищешь? — спросили дама, и по губам ее скользнула коварная улыбка. — Ведь ты… может быть, совсем не туда попала, куда тебе надо?

— Мне надо сеньора доктора Томаса де Монтеса де Ока, — дрожащим голосом, но громко отвечала Сесилия. — Разве он не здесь живет?

— Верно, доктор Монтес де Ока живет здесь. А ты его знаешь, девушка?

— Я видела его всего несколько раз.

— Где ты живешь?

— На улице Агуакате, рядом с монастырем святой Екатерины.

— Это ты заболела?

— Нет, сеньора, заболела моя бабушка.

— А что, Монтес де Ока всегда ее лечит?

— Нет, сеньора.

— Тогда почему же ты пришла звать именно его, а не обратилась к кому-нибудь еще, кто живет с вами по соседству?

— Потому что бабушка хорошо знает сеньора дона Томаса, и сеньор дон Томас тоже ее знает.

— А где же они встречались?

— У нас дома и здесь, у вас.

— А ты живешь вместе с бабушкой?

— Да, сеньора.

— Твоя бабушка замужем?

— Нет, она вдова. Она овдовела задолго до моего рождения.

— И часто приходил Монтес де Ока к твоей бабушке?

— Несколько раз, я не считала.

— Добьешься от нее толку! А тебя Монтес де Ока знает?

— Не думаю. То есть я хочу сказать, что он едва ли когда-нибудь видел меня в лицо.

— А где же ты находилась, когда он навещал твою бабушку?

— Дома. Но бабушка принимала его одна. Я ему никогда на глаза не показывалась.

— Странно. А какая причина была у тебя от него прятаться?

— Никакой причины, сеньора. Просто случалось так, что, когда он приходил к бабушке, и бывала плохо одета.

— Так, так! Ты что же — боялась не поправиться ему? Разве ты не знаешь, что для тебя он слишком стар и некрасив?

— А я и не думала, понравлюсь я доктору или нет!

— Какие же такие дела связывают Монтеса де Ока с твоей бабушкой?

— Не знаю, сеньора. Но ничего худого в этих делах нет.

— Ты замужем?

— Нет, сеньора.

— Но у тебя, верно, есть жених, и ты скоро выйдешь замуж, не так ли?

— У меня нет жениха, и замуж я пока не собираюсь. Так как же, сеньора, можете вы мне сказать, будет ли доктор?..

— Но я же объяснила тебе, — прервала ее донья Агеда, — что у Монтеса де Ока была сегодня беспокойная ночь, и он не велел будить себя раньше десяти.

— Что же мне делать? — сокрушенно воскликнула Сесилия. — Вот беда, вот беда!

Восклицание это нашло живейший отзвук в ревнивом сердце доньи Агеды, и с тайным умыслом она спросила:

— А тебя как звать?

— Сесилия Вальдес, — сквозь слезы промолвила девушка.

— Сесилия Вальдес?! — изумленно и вместе с тем немного недоверчиво переспросила донья Агеда, но тотчас поспешно добавила: — Так что же ты стоишь? Войди в дом!

И донья Агеда, не дожидаясь ответа и возражения, самолично отодвинула тяжелый дверной засов, напоминавший формою букву Т, отперла дверь и с чистосердечной любезностью ввела девушку к себе в дом.

Как Сесилия ни была расстроена, однако от ее внимания не ускользнуло, что в этой красивой сеньоре было что-то странное, делавшее ее похожей на безумную. И все же девушка не испытывала страха: напротив, какая-то непреодолимая симпатия привлекала ее к этой женщине, и не только потому, что та обращалась с ней запросто, но также и потому, что странная сеньора была необычайно красива, а голос ее звучал чарующе нежно и мелодично. Словно подчиняясь обаянию некоей магнетической силы, Сесилия покорно и молча следовала за доньей Агедой, которая привела ее в столовую, выходившую окнами в патио, откуда в помещение проникал бледный свет занимающегося дня. Здесь донья Агеда уселась на стул спиной к большому столу полированного красного дерева, поставила Сесилию прямо перед собой, у своих колен, и, взяв ее за руки, принялась пристально всматриваться в ее лицо и оглядывать ее всю с ног до головы; так продолжалось довольно долго, причем, судя по возбужденным восклицаниям, то и дело вырывавшимся у доньи Агеды, она совсем позабыла, что перед нею не статуя, а живая девушка, отлично понимающая испанский язык.