Фриц Маутнер - Ксантиппа

Скульптор старался успокоить жену, обещая навести самые верные справки. Он еще долго слышал упреки Ксантиппы, направляясь к гавани, где была биржа. Здесь был ужасный переполох. Весть о крахе разнеслась по городу ранним утром, а теперь стало вдруг известно, что городские власти намерены сами заняться этим пока не удавшимся делом. Деньги первых подписчиков, таким образом, открыли дорогу новому предприятию, во главе которого, опять-таки, стоял никто иной, как торговец шерстью Лизикл. Буря негодования против хитрого афериста поднялась между потерпевшими, и только один Сократ, не знавший, откуда взять денег на уплату долга, замолвил слово в его защиту:

— Ведь нам было известно про то, что он торгует шерстью, и, все-таки, мы попались к нему на удочку. Поделом! А почтенный Лизикл достоин уважения, потому что он поступил умно со своей точки зрения.

Дошел ли до Лизикла слух о заступничестве Сократа, или совесть упрекала его, или, наконец, Аспазия пожалела своего друга, ничего не смыслившего в финансовых операциях, только Лизикл, не смущавшийся выпадами, поднятыми против него на бирже, отвел скульптора в сторону и обещал простить его долг. Только после этого Сократ должен стать его неизменным другом. Торговец шерстью даже хотел выхлопотать для него доходное казенное местечко, когда сам добьется важного поста.

Сократ задумался.

— Если вы потребуете от меня денег, — произнес он после размышления, — тогда я становлюсь нищим, а нищему не стыдно брать милостыню. Если же вы простите мне долг, я в ту же минуту становлюсь зажиточным человеком, и тогда мне неприлично принимать подачки от других. Вот я и не знаю, что делать.

Он вернулся домой в задумчивости. Жена едва могла дождаться его прихода. Каждое слово мужа встречала она жалобой или упреком. Когда же он, понизив голос, сообщил ей о предложении Лизикла, Ксантиппа гордо выпрямилась, мотнула головой, так что ее волосы рассыпались в разные стороны, и воскликнула:

— Ни единого обола не приму я от противной Аспазии! Тебя она обошла, как и все наше общество, потому что вы служите для нее только ступенями к славе, но я, Ксантиппа, покажу этой презренной женщине, каковы порядочные афинские гражданки! Хотя бы мне пришлось идти в судомойки и продать свое хорошенькое именьице, надменная Аспазия не будет хвастаться, что оказала мне какую-нибудь милость.

И в первый раз с тех пор, как Сократ женился, она залилась слезами. Он похвалил ее благородную гордость и готов был со своей стороны скорее продать имение, чем принять благодеяние. Ксантиппа торопливо вытерла слезы и в немом ужасе уставилась глазами на мужа.

— А что же потом? — гневно воскликнула, наконец, она. — На что же нам жить? Если мы после продажи имения не станем принимать милостыни, то нам придется жрать камни.

Сократ немедленно указал ей на неправильность такого выражения, которое по законам языка применимо только к животным; относительно же людей никогда не употребляется. Кроме того, камни неудобоваримы для желудка и потому в ее предложении питаться ими нет ничего разумного.

Но Ксантиппа не слышала его разглагольствований, продолжая ходить взад и вперед. Наконец, она остановилась напротив мужа; ее грудь высоко поднималась, глаза сверкали.

— Пусть будет так! — с трудом выговорила она. — Я продам свою землицу, чтобы ты мог заплатить свой долг Аспазии. Но обещай предоставить мне с нынешнего дня все наши домашние дела, чтобы тебя опять как-нибудь не облапошили добрые люди. Я постараюсь поправить наше состояние. Во время моих бессонных ночей, мне пришла в голову одна мысль. Сначала я колебалась приступить к этому плану из боязни уронить твое достоинство. Теперь же у нас нет другого выхода. В твоей старой заброшенной мастерской, лежит еще большой запас мрамора; его можно продать. Если ты укажешь мне людей, с которыми ты прежде вел дела, я постараюсь начать торговлю камнями.

— Ты у меня славная женщина! — отвечал Сократ, с благодарностью взглянув на жену. — Постой, я тебя поцелую! Ты редко видишь от меня ласку, а твоя красота и молодость заслуживают большего внимания.

Гнев Ксантиппы стал проходить, и она почти с материнской нежностью наклонилась к мужу, чтобы поцеловать своего взрослого ребенка в толстые губы, как вдруг дверь быстро распахнулась. В дом Сократа вбежало несколько молодых людей, а с улицы доносились громкие крики возбужденной толпы.

Ксантиппа, в изумлении, попятилась назад.

Тогда из толпы выступил с торжественным видом слегка сконфуженный Алкивиад.

— Учитель! — проговорил он, — первая академия Греции подтвердила то, что было недавно заявлено всеми нами в доме Аспазии, именно, что вы самый мудрый из греков. Вам досталась первая награда. Эврипид с Софоклом получили только почетный отзыв. Их немало удивило, почитаемый наставник, получение вами приза, которого вы и не думали добиваться. Сердитесь на меня, если угодно, виноват во всем я. Мы записали ваши речи на пиру у Аспазии, а потом мне вздумалось послать их в Дельфы от вашего имени. Простите меня, пожалуйста! Никогда больше не буду!

Алкивиад с комическим раскаянием поднял глаза на своего почтенного друга, что заставило Сократа громко рассмеяться и протянуть ему руку в знак прощения.

— Неужели это правда и мои разглагольствования удостоились первой награды? — спросил философ. — Теперь вы видите, что человек стоит на высокой ступени мудрости, когда сознает, что он ничего не знает. Если бы добрые люди, собравшиеся там на улице, ожидали от меня чего-нибудь большего, то я не получил бы никакого поощрения на конкурсе.

Ксантиппа спокойно прислушивалась к происходившему, занимаясь в то же время вытиранием пыли. При последних словах мужа она крикнула:

— А в чем же состоит награда, присужденная тебе? Хватит ли ее на уплату долга мошеннику Лизиклу?

Алкивиад молчал, но один из юношей ответил за него:

— Победитель получает почетный диплом на папирусе и свежий лавровый венок.

Тут Ксантиппа швырнула об пол горшок, который собиралась поставить на полку, и принялась пронзительным голосом отчитывать посетителей.

— Можете разделить листья осоки между собою, а лавровым венком украсить Лизикла. Сами же убирайтесь вон! Вон, говорю вам! Если угодно, можете прихватить с собою и мудрейшего из греков, который, при всей своей высокой мудрости, позволил проходимцу Лизиклу одурачить себя и, несмотря на весь свой ум, не заработал себе ни куска хлеба. Пускай хоть вся Ойкумена провозгласит его мудрейшим из мудрых, вы все можете рассказывать кому угодно, что я считаю его дураком, который отличается от вас только тем, что вы сами еще глупее его.

Под градом этой брани посетители попятились к дверям. Когда же они высыпали гурьбою из дома, толпа истолковала их появление превратно и разразилась новыми восторженными криками. Взбешенная Ксантиппа швырнула через дверь черепки разбитого горшка прямо в крикунов, стоявших к ней ближе, и закричала оглушительным голосом: