Альфред Нойман - Дьявол

Что же до династического плана Неккера, ради которого потребовалось бы отпустить Карла на известный срок и призвать на супружеское ложе королеву — старую, совсем уже чужую женщину, — то король ни единым словом, ни единым жестом не давал еще повода думать, что может на это согласиться. Оливер знал, что почти все эти ночи Людовик провел с Анной.

Анна сидела за пяльцами; она подняла бледное лицо, когда вошел Оливер. Ее черты слегка заострились, губы словно стали тоньше от невысказанных мыслей. В углах рта появились тонкие горькие складки, какие бывают у людей, прежде любивших смеяться, а теперь одиноких и безрадостных. Она принадлежала к женщинам, которые не умеют плакать, поэтому тени под слегка затуманенными глазами не носили следов слез и не старили ее, а напротив — в противоположность чистому, целомудренному рту — придавали ее лицу что-то развратное.

Оливер холодно и учтиво поцеловал у нее руку.

— Чего ты хочешь, Анна? — спросил он, скользнув по ней взглядом.

— Спасибо тебе, — сказала она тихо, глядя на него большими, широко раскрытыми глазами, — спасибо тебе, что ты так скоро пришел, Оливер. Я, собственно, ничего не хочу. Меня лишь мучит что-то вроде надежды, Оливер.

Неккер криво улыбнулся.

— Ты что ж… надеешься родить дофина? — грубо спросил он.

Она опустила глаза и печально проговорила:

— Я надеюсь, что ты ко мне вернешься, Оливер.

Неккер сурово, без единого слова покачал головой и повернулся, чтобы уйти. Анна покорно склонила голову и обняла руками колени. И она не подняла головы, когда закричала ему вслед:

— А он этого боится!

Оливер, весь взбудораженный, остановился: неужели Людовик сам сказал ей это? Значит, самых сокровенных своих мыслей Людовик не таит от нее, — мыслей, которые ему, Оливеру, не решается поверить? Неужто любовь эта становится опасной?

— Чего он боится? — кинул Оливер через плечо.

— Что ты, советуя ему, думал обо мне, хотел меня вернуть… хотя…

Она запнулась, боясь сказать слишком много.

— Хотя…? — настойчиво переспросил Оливер.

Она торопливо зашептала:

— Хотя ты и сказал ему, что он может ни в чем не изменять привычек своей частной жизни.

«Буквально мои слова! — удивился про себя Оливер. — У него нет тайн от нее; но он скрытничает со мной!» — Оливер снова обернулся к Анне.

— Его боязнь так же необоснованна, как и твоя надежда; теперь ты это знаешь, Анна, — сказал он сурово. — То, что я советовал ему, я советовал честно. Ты не будешь его удерживать, Анна?

Ока не глядела на него.

— У меня нет на это права, — просто отвечала она, — но видишь ли, Оливер, — она говорила все медленнее, — он, кажется, очень меня любит и… думается мне, всякая другая женщина ему противна… И он, пожалуй, не сможет…

Оливер прикусил губу. Это было как раз то, чего он боялся. Горькие воспоминания охватили его: разве сам он, обладая Анной, помышлял о другой женщине?

— Ты сегодня ночью у него? — спросил он, отвернувшись.

— Да.

— Я приду с ним вместе в башню, — сказал он. — Устрой так, чтобы ты могла слышать наш разговор.

— Да, — сказала она и протянула ему руку. Он холодно и вежливо склонился над ней и пошел к двери.

На пороге он сказал:

— Хорошо было бы, Анна, если бы ты заболела, на то время, когда здесь будет королева.

— Я охотно заболею, Оливер, — прошептала она.

Был канун отъезда новопожалованного герцога Гиеньского. Акт инвеституры [68] Инвеститура — в средние века введение в феодальную должность или во владение землей. заканчивался помпезным пиршеством. В этот вечер принц Карл, благодаря вину, бесконечным тостам и поздравлениям, стал настолько беззаботен, что даже решился смеяться и болтать. Легкое опьянение помешало ему заметить, что король становился в течение вечера все сдержаннее и нелюбезнее. Но Оливер отлично знал, какие мысли роятся в мозгу Людовика и бороздят морщинами его лоб. То резкий взгляд из-под полуопущенных век, то резкое слово Людовика давали Оливеру заметить, что судьба Карла все еще не решена, что король откладывает окончательное решение на эту последнюю ночь. Оливер приготовился к бою.

В полночь, по окончании пиршества, король сам приказал Оливеру следовать за ним в башню. Там Людовик после минутной нерешительности открыл потайную дверь и поднялся по витой лестнице. Изумленный Неккер остался ждать; король впервые так неприкрыто сознался в том, что Анна здесь. Скоро Оливеру послышались голоса обоих, а затем — через несколько секунд — шаги короля, спускавшегося по лестнице. Оливер слегка усмехнулся, когда Людовик вошел в комнату и затворил за собой потайную дверь.

— Государь, — сказал мейстер, — у нас с вами одно общее желание: я, со своей стороны, тоже просил госпожу Неккер присутствовать при нашем разговоре.

Король опешил; затем рассмеялся и крикнул:

— Войдите, сударыня!

Оливер тотчас же открыл потайную дверь.

Анна стояла в дверях, застыв в испуге и замешательстве, с распущенными волосами, завернувшись в опушенный мехом ярко-красный шелковый плащ, в ватных туфельках на босу ногу.

— Войдите, сударыня, — повторил король с тонкой улыбкой и галантно пододвинул ей тяжелое свое кресло у письменного стола. — Мы оба, я и Оливер, пожелали совершенно независимо друг от друга, чтобы вы были свидетельницей нашего разговора, поэтому вам нечего больше прятаться. Займите подобающее вам место.

Анна слегка повела плечами и прошла мимо обоих мужчин мелкими шажками и опустив голову. Оливер не глядел на нее.

Она села в кресло властелина, бледная как мрамор, в пламенеющей одежде; и эта бледность лица, яркость ткани и величие трона составляли сложную гармонию, оттеняли ее манящую и необычную красоту. Она сидела прямо, не прислоняясь к спинке, сложив руки на коленях. Голова была слегка опущена. Она смотрела прямо перед собой.

Король прислонился неподалеку от нее к большой, тяжелой укладке. Оливер остался стоять около раскрытой потайной двери.

— Говори, друг, — просто сказал Людовик. — Ведь ты знаешь, что нужно обсудить.

Оливер покачал головой.

— Я знаю, — произнес он, четко разделяя слова, — нечто, что не подлежит уже обсуждению: принц Карл, живой и невредимый, завтра покинет Амбуаз.

— Ты отлично знаешь, — задумчиво проговорил король, — что я как раз об этом хотел с тобой говорить. В последние дни я потратил на этого несчастного выродка больше времени, чем стоит вся его никчемная жизнь. Он может мне повредить. И он повредит мне. Д’Юрфэ тотчас же начнет плести сеть своей интриги через Бретань и Нормандию к герцогу Бургундскому и через клику Немура — Арманьяка к Испании. Год — это долгий срок, Оливер. А вот если бы в течение четырех недель у меня явился законный повод объявить Гиень коронным доменом и занять ее войсками, то вся эта сеть была бы порвана раз и навсегда.