Иван Супек - Еретик

– Проклятие, – неистовствовал каноник Петр, – теперь этот Маркантун заберет в свои руки всю общину.

– О господи, – причитал архидьякон, – епархию и так уже ободрали при Фокони… даже облачений нет порядочных, даже чаши… Да… Алчность Рима на руку Доминису…

– Несомненно, – вмешался чей-то голос, – влияние Доминиса в городе усилится после этой тяжбы… А как тому помешать?!

– Трудно, – бормотал каноник Петр, – трудно, трудно…

– Я-я, – пискнул доктор Альберти, – я разоблачу этого Пилата, да, я это сделаю, пером своим клянусь… Священная канцелярия должна знать о его богохульных проповедях…

– Тише! – раздался голос хозяина. – Добрица, – приказал он дочери, – принеси-ка нам сверху копченого мяса! Да поскорей!

Матей еле успел отскочить в сторону – быстрые каблучки уже постукивали по скрипящим ступенькам. Поздно было выпрыгивать в окно, не было времени спрятаться в какой-нибудь сундук, она неминуемо должна была его увидеть. Дрожа всем телом, юноша решил подойти к двери, чтобы встретить ее лицом к лицу, а там будь что будет!

– Матей! – В первый момент девушка была ошеломлена, однако она не крикнула, чего он больше всего опасался, но с любопытством глядела па него. – Ты… Здесь…

– Долго рассказывать, – приложив палец к губам, он умолял ее хранить молчание.

Девушка поняла его просьбу.

– Я сейчас вернусь, – ответила шепотом юная красотка, – и ты все расскажешь.

Ласково улыбнувшись, Добрица устремилась вниз. Ее легкие скорые шаги по скрипучим ступенькам звучали для него ударами колокола. Кровь звенела в ушах, расходясь по телу, отравленному сладостным ядом. Кровь стучала в голове, и все вокруг плясало, готовое обрушиться и раздавить его… Хлопнула дверь, а он, лишившись сил, подавленный тоскою, неподвижно стоял на месте. Аромат девичьего тела окружал его. Прелестное юное тело, нежное не знавшее мужчины… Никогда, никогда… Пальцы его сводила судорога…

Она быстро возвратилась, и Матей пришел в себя. В будничной одежде, с аккуратно причесанной головкой, спокойная и полная любопытства, она вернула неловкого соглядатая к действительности. Он поспешил увлечь девушку в самый дальний угол чердака, чтобы там, вдали от чужих ушей, рассказать о странной причине своего пребывания в ее доме. Но с чего начать? Что сказать ей? Зачем лазил по крышам… Юная красавица наслаждалась его замешательством, а попавший впросак ангел млел и безмолвствовал. Тогда, вспыхнув от смущения, она начала сама:

– Ты провел ночь здесь, на чердаке, над моей комнатой?

Молчание было самым красноречивым ответом. Ее лицо стало пунцовым, она поняла, что он видел ее в постели; смутившись, она оправила на коленях юбку, однако, к собственному своему удивлению, не рассердилась.

– Странно, – прошептала она, – а мне такой сон снился… Будто лежу я в темнице у турок в Клисе, а надо мною некий рыцарь мечом рассекает балки. Боязно мне, как бы они на меня не упали, а с места не могу сдвинуться!

Протянув вперед дрожащую руку, он коснулся ее плеча. Неведомая сила толкала его на это, блеск ее зрачков ободрял. На мгновение оба замерли, словно пораженные молнией, затем пальцы его судорожно впились в плечо девушки. Он обнял ее сперва слегка, потом сильнее и сильнее, уступая могучей волне, которая подхватила его и понесла. Жар девичьего тела передался ему. На пылающем лице ее и в ослепительно ярких глазах отразился его собственный, мгновенный страх. Оба они боялись этой таинственной, столь запретной минуты, однако всепобеждающий дьявол заставил их позабыть обо всем: юный ангел совершил свой смертный грех…

Возбужденный после вечерней проповеди, Марк Антоний шел по темному Перистилю. Длинная его аркада и величественный вестибюль жилища Диоклетиана преградили ему путь. Тысячелетние плиты глухо звучали под ногами, он попирал их, подобно императору, но если престарелый повелитель мира искал на этом берегу покоя и примирения со смертью, то он, примас Далмации и Хорватии, гордо вступал в раскрывавшийся перед ним мир. Все силы свои отдавал он этому тесному и набожному городку… Монашество стало для него невыносимой обузой. Влажные взгляды благочестивых слушательниц лишали его покоя, когда он стоял на каменной кафедре. Робкий вздох страсти трепетал на податливых губах. Последуй он до конца, они примут его… Но нет! Опасность мерцала в глубине расширенных зрачков, сверкавших отражениями алтарных свечей. Он выгнал бы их из храма, выскажи они самое сокровенное! Лишь освоившись в этой крепости, он протянет к ним руку. А сейчас не пора сватовства! Нужно преодолеть недоверие рыцарей папы и императора, членов святых братств, благочестивых девиц и пожилых матрон, свято чтящих символ непорочного зачатия. А потом, потом… Взволнованный своими раздумьями, не высказанными в проповеди, он спешил мимо прекрасной колоннады, мимо скрытых мраком домов, мимо колокольни собора. Только бы выбраться из этого забытого богом и людьми городка! Ввысь, в поднебесье! В то время как изобильная Италия щедро предлагала ему себя, эти бедняги в своих древних развалинах строго выдерживали покаянные обеты.

– Они смотрят на тебя, высокопреосвященный, – смеялся каноник Петр, – как на фреску на стене.

Оскопить себя, что ли? Или ворваться в женский монастырь, следуя примеру яростного Фокони… Беда! Римскими вечерами он почти позабыл о том, что долгое время был лишен общества красавиц. Выйдя из ордена иезуитов, он впервые почувствовал себя мужчиной. И освобождение от пут закончилось скандалом, который привел его в эту глухую дыру, на турецкую границу. Теперь он вынужден соблюдать пост, чтоб не привести в соблазн сие священное предмостье христианства…

Монахиня внесла в библиотеку зажженный светильник и молча встала у двери. Шесть ласковых огоньков весело плясали вокруг изящного серебряного стержня, словно дружелюбно приветствуя своего хозяина. Доминису почудилось, будто пламя что-то шепнуло ему, а старый светильник вдруг показался верным добрым другом, которому глухой ночью он поверял сокровенные думы. Прежде всего, однако, нужно услать монашку, стоящую у входа. Уже несколько недель прислуживала ему эта девица, постепенно привлекая его внимание, и за неимением иного общества он стал даже заговаривать с ней. Молодая боснийка поразила его разумностью своих суждений, живостью и общительностью, которые даже суровый монастырский бытие смог подавить.

– Тяжко тебе в монастыре, послушница?

– Временами бывает невыносимо… Но мне помогает тогда отец Игнаций.

– Иезуит? Каким же образом?

– Он мой исповедник.

– Он уводит тебя к себе в келью…

– Не кощунствуй! Он – святой. Он рассказывает мне о жизни святых. И я хочу принести себя в жертву.