Иван Супек - Еретик

Еще в рукописи его книга «О церковном государстве» навлекла на себя немилость. Приказ Священной канцелярии прибыть Марку Антонию вместе с нею в Рим встревожил не только автора, но всколыхнул и всю благочестивую общину у подножия турецкой крепости. В слухах да в подметных листках, распространяемых по округе, сплитского архиепископа изображали вольнодумным грешником, который целых двенадцать лет проповедует против единственно спасительных догматов римской церкви, причем именно здесь, в славном предмостье христианства, где всем надлежит объединиться вокруг священного апостольского знамени. К перечню грехов архиепископа, помимо неверия и еретичества, добавляли не менее ядовитую сплетню о его блуде, радуясь, что вовремя удалось помешать ему назначить настоятельницей монастыря святой девы Марии разгульную и развратную боснийку.

Лист, прибитый на церковных дверях и потихоньку пущенный по рукам, вверг в дьявольское искушение души верующих, приученных повиноваться и владыке, и капитулу, и монахам. Непонятным образом все эти церковные авторитеты вдруг оказались в смертельной ссоре между собой. Растерянно бродившие по улицам с озабоченными лицами и с видом таинственной осведомленности каноники склонялись в пользу подлой бумаги; доминиканцы же, обычно объединявшиеся с не столь многочисленными, но куда более влиятельными иезуитами, деловито шныряли во тьме. Снова подняли голову недруги Доминиса среди дворян, выкликая угрозы палачу ускоков и венецианскому шпиону, в то время как благочестивые горожане смущенно и растерянно вспоминали вызывающие соблазн проповеди. И хотя предъявленное обвинение не было подписано, каждый находил в нем что-то близкое истине, независимо от того, соглашался он или не соглашался с бранью по адресу ниспровергателя католической твердыни, богоубийцы Пилата, осквернителя священных таинств и отрицателя святых догматов. Замешательство в затхлой общине было полное, причем именно тогда, когда предстоятель ее собирался праздновать свой давний, наконец-то осуществившийся замысел – открытие новой пристройки к восточной степе тесного собора.

Не менее других были растерянны Капогроссо и Матей, поджидавшие сейчас архиепископа на Перистиле. Любимец Доминиса, пробежавший вдоль всего длинного берега до самого Каштелы-Сучурца, задыхаясь, выкладывал новости о повсеместном распространении заговора; взволнованный купец дополнял его рассказ сведениями из своих источников:

– Самые воинственные в капитуле и среди дворян давно жаждут избавиться от тебя, Маркантун, и поставить кого-нибудь из семейства Альберти, как им того хотелось. А раз у тебя с Римом конфликт дошел почти до разрыва, они считают, что подходящий момент наступил.

– Несомненно, это дело рук доктора Альберти, – воскликнул Матей. – Сразу можно узнать его стиль по мистическому пафосу, ссылкам на Пилата и пересказу архиепископских проповедей.

– Что станешь делать, Маркантун? – спрашивал Капогроссо своего друга, задумчиво стоявшего на ступеньках собора святого Дуйма.

– Что стану делать? Авторы этих листков прячутся за анонимом, и в то же время всем известно, кто стоит позади них. Против наветов, клеветы и оговоров у меня лишь одна защита: моя кафедра. С амвона я нанесу удар по иезуитскому заговору. – Примас был глубоко оскорблен.

Он вступил в кафедральный собор, размышляя, как ответить анонимным заговорщикам. Самое скверное заключалось в том, что этот мирок, закосневший в невежестве под постоянной угрозой турецкого кинжала, не созрел, чтобы выслушать правду. Однако архиепископ не станет умалчивать о своем споре с римским престолом, напротив, он подчеркнет, что не он исказил Христово учение, а они сами, те, кто стоит за подлой прокламацией! И он пригвоздит их к позорному столбу, как они хотели поступить с ним. Да, он подумывал о выходе из церкви, но теперь – ни за что! Мысль о том, чтобы после долгих лет взаимных обвинений дать открытый бой, вдохновила прелата; не глядя по сторонам, он устремился к кафедре. Но храм был пуст. На скамьях для капитула и для епископов не было ни одного человека. Столь же безлюдны были скамьи дворянства; лишь одна-две робкие фигуры бродили в огромном здании. Он сам оказался в западне… Это было хуже побиения камнями. Против анонимных инсинуаций и бойкота не было защиты. Пыл Доминиса угас. Ошеломленно смотрел он на притвор, освещенный солнцем, проникавшим сквозь высокие окна. У задней стены высилось кресло примаса, вдоль боковых – по обе стороны в два ряда – находились скамьи для клира, правая их часть представляла собой чудесный образец резьбы по дереву, шедевр мастера XIII века. В этой пристройке архиепископ предполагал созывать собор, как бывало при королях хорватских, здесь он намеревался заново провозгласить свое старинное право. Но кругом царило безмолвие, незанятое кресло примаса противостояло пустынным скамьям для дворян; не было и никогда не бывать разговору между предстоятелем и ею советниками. Далматинские епископы предали его точно так же, как себялюбивый, никого не подпускавший близко капитул. Подавленно и сокрушенно прощался Доминис со своим воображаемым королевством, осужденный на одинокие поиски в заоблачной вышине. Уродливые леса, поддерживавшие верхние галереи, были наконец разобраны, и мавзолей римского императора вновь предстал в первозданной красоте, чистый и просторный, готовый к торжественному приему нового гостя; однако нынешний архиепископ в своей пышной мантии не соответствовал более его чудесному убранству. Высокие своды, опиравшиеся на могучие античные колонны, усиливали ощущение пустоты и потерянности. Безлюдный собор словно раскрыл на одинокого проповедника свою пасть, в которой зубьями торчали каменные статуи святых и пылали в полутьме огненные языки витражей. Эта пасть кусала и заглатывала его во время бесчисленных утренних месс, торжественных служб, иллюминированных вечерних бдений, и вот теперь она выплевывает его, как обглоданную кость.

– Сплитский антипапа!

Доминис удивленно повернул голову к дворянским скамьям, где в пустом ряду стоял доктор Матия Альберти. Он сгорбился, словно не имея сил выпрямить спину, вогнутый куда-то внутрь самого себя. После стольких лет собачьего молчания наконец-то он выкрикнул свои слова, торжествуя и вместе с тем пугаясь собственного поступка. Голос его дрожал от напряжения.

– Сплитский антипапа! Ты хотел обрушить столпы власти Рима, ты хотел оплот христианства превратить в храм своего еретичества. Ты хотел возвысить трон над алтарем. А чего ты добился? Твое лживое учение разоблачено! Твой блуд открыт! Твоя церковь пуста!

Анонимный автор и распространитель ядовитых листков не выдержал и теперь бросал свои обвинения в лицо обвиняемому, сгибаясь и трепеща, изнемогая от гнета тяжкой, напряженной тишины. Но усталого человека, стоявшего на кафедре, не смела буря его злобы; скорее в растерянности, нежели во гневе, перебирал он в памяти причины их вражды, зародившейся в самом начале.