Павел Шестаков - Омут

— Вы рассчитываете отсидеться в ставке?

— Нет, в нашей уютной булочной.

— А не…

— Не задавайте так много вопросов. Вы читали Жюля Верна — «Таинственный остров»? Чтобы добраться до нашего острова, нужно выбросить весь балласт.

— Это мудро.

— Вы сказали комплимент самой себе. Именно вы натолкнули меня на мудрые мысли.

— И как вы себе все это представляете?

— Дикси. Что значит «я сказал все». Моя покойная мама учила меня сдержанности.

— Благодарю. А чему учил вас папа?

— Это не совсем эстетично. То, что он говорил. Спросите сами, когда мы будем в Париже. Он там. Его очень шокировала моя репутация Робин Гуда, бандита, по-нашему.

Техник отошел от окна и снова сел на стул.

— Ну а теперь главное. Вы заметили, что наша беседа постоянно возвращается к проблемам отношений мужчины и женщины? Это не случайно.

— Может быть, на сегодня хватит… половой проблематики?

— Я говорю только от отношениях. Не обязательно половых, но официальных.

— Что это еще?

— Дорогая Софи! Я уважаю ваше целомудрие и непорочность, вашу лилейную чистоту и так далее, но вам придется выйти замуж.

— Я всегда думала, что брак мое личное дело.

— И ошибались. Глубоко заблуждались. Брак, если хотите, всегда был прежде всего делом общественным. Об этом говорили еще римляне…

— Пожалуйста, без цитат.

— С удовольствием. Тем более что я забыл соответствующую цитату.

— Спасибо. Но я все-таки плохо представляю, какое общество заинтересовано в моем браке?

— Конечно же наше. Акционерное. Или товарищество на паях, как вам угодно. Не могу же я приобрести булочную на свое имя? Вы сами однажды справедливо заметили, что это небезопасно. У славы, простите каламбур, есть свои издержки. Не можете этого сделать и вы одна. Если я слишком известен, то вы слишком скромны для такого начинания. Это тоже привлечет внимание. Вы понимаете мою мысль?

— Кажется, да. Значит, руку и сердце вы предлагаете мне не свои?

— Увы! Не жалейте об этом, — произнес он с небеззлобной иронией, — зачем вам мужчина на один раз? Или как там… Истинный брак заключается на небесах, навсегда…

— Я никогда не буду венчаться в церкви! — воскликнула она гневно. — Это кощунство!

— Я так и думал. Обойдемся гражданской регистрацией. Но уж этого не избежать.

— Хорошо. Вы и жениха подобрали?

— Я налет, а не сваха. Вам никто не понравился из тех двоих молодых людей?

— Только не нэпман.

— Жаль. По своему положению он более подходящая фигура. Значит, Юрий?

— У него невеста. Она может не понять…

— Понять должен он. А невеста может вообще ничего не знать.

— И все-таки мне нужно подумать.

«Нужно посоветоваться с Барановским!»

— Время не ждет.

— Я понимаю.

Техник поднялся. На этот раз, чтобы уйти. Но задержался у столика, на котором лежала Библия.

— Вы находите утешение в этой книге?

Она смолчала, потому что не могла говорить с ним о сокровенном.

— А я нахожу. Вот послушайте.

Он откинул переплет, перелистал несколько первых страниц и прочитал:

— «Всех же дней Мафусаила было девятьсот шестьдесят девять лет, и он умер». Каково, Софи? Все-таки умер! Разве это не утешительно?

— А сколько рассчитываете прожить вы?

— Кто знает… Кто знает… Господь милостив к преступникам.

— Вы так думаете?

— Ну, еще бы! Вспомните судьбу Каина. Правда, сначала господь возмутился: «Голос крови брата твоего вопиет ко мне от земли!» И не удивительно. Ведь это случилось задолго до гражданской войны, люди еще не привыкли, чтобы брат шел на брата. Однако господь не хватается за наган и не тащит Каина в гараж, чтобы вывести в расход под шум первого автомобиля. Нет, он говорит ему: «Ты будешь изгнанником и скитальцем на земле». По-моему, туманно. Но Каин — трус. Он еще не набил руку на убийствах и дрожит. Он боится, что его самого может убить всякий, кто встретится. И тут, Софи, главные для нас строки! Надежда и опора наша. Слушайте! «И сделал господь Каину знамение, чтобы никто, встретившись с ним, не убил его»! — Техник захлопнул Библию. — Так станем же богатыми скитальцами и изгнанниками. С нами бог!

— Я не уверена, что эти строки имеют отношение ко мне.

— В каких же вы тогда ищите свое утешение?

— В писании сказано: «Не мечите бисер перед свиньями!»

Это сорвалось, потому что он был отвратителен ей, и, видя, как белеют его щеки, она тут же поправилась:

— Это значит, что я ищу утешение в себе самой.

— Ах, вот как… А я было обиделся. Меня, знаете ли, давно не оскорбляли. Отвык. Всего хорошего!

Проходя под старой, с темно-красным стволом, давно не приносящей плодов вишней, Техник произнес почти вслух:

— Она мне заплатит! Она заплатит…

Наум пересказывал Третьякову сведения, поступившие от Шумова. Третьяков слушал внимательно, но вдруг прервал:

— Черт!..

Наум остановился, ожидая пояснений.

— Да не вовремя этот Пряхин забузил! Он бы нам сейчас вот так полезен был!..

Третьяков провел по горлу ребром ладони.

— Теперь уже лишь бы не опасен. С его-то мутью в голове, — заметил Миндлин.

— Ладно. Значит, у него есть сестра, бывшая гимназистка. У той — жених, бывший офицер. И приятель Техника.

— Даже почитатель.

— Но пока не в банде?

— Вот именно — пока.

— А ты думаешь, Техник Шумова и офицера в банду затягивал?

— Куда ж еще?

— В банде у него другой народ. Тут что-то еще…

— Последнее время эта сволочь потеряла всякое чувство реального. Грозятся открыто. Подбрасывают листки на базарах — власть, дескать, наша…

— Читал: «Перебьем чекистов…» Вот эта наглость меня и настораживает.

— Техник фактически в открытую пьянствует по кабакам. Вербует людей…

— Вербует. Но нужно узнать, для чего.

— Значит, брать его пока не будем?

— Пока Шумов не собрал все об их замыслах, ни в коем случае.

— Я понимаю, взять Техника сейчас — значит демаскировать Шумова, но и позволять им подрывать наш авторитет…

— Не подорвут.

— Врагов слишком много.

— Ну, если б слишком было, мы бы уже тут не сидели.

Третьяков откинул на спинку стула свое крупное тело.

— Однако контрреволюция еще имеет резервы.

— Имеет. Ограниченные. Недобитки, в основном.

— А новый частник?

— Самойлович? Который тебя в детстве по головке гладил?

— Представляю, с какой радостью он свернул бы мне сейчас эту головку.

— Не исключено. Политические его симпатии понятны, а вот конкретные связи с врагами…

— Такой в шкурных интересах и с Техником свяжется.

Третьяков взглянул на часы:

— Поздновато, однако. Но что поделаешь, у каждого своя забота — им связывать, запутывать, нам распутывать. На сегодня задача ясна?

Задача была ясна. Она определилась не сегодня и всегда была трудна. Сегодня были только свои дополнительные особенности: узнать, выяснить, уточнить, принять меры, ликвидировать — все это почти полностью, до предела занимало время и мозг, а дома между тем болел, задыхаясь в кашле, горел в жару, а может быть, и сгорал ребенок, маленький и единственный сынишка.