Роберт де Ропп - Если я забуду тебя…

Я не мог оторвать глаз от зверя, находившегося передо мной, чтобы взглянуть на Ревекку, но я слышал непрекращающийся поток слов, изливающийся с ее уст, и не сомневался, что страдания, через которые она прошла, затуманили ее разум. Она пела отрывок из песни, которую слышал от нее четыре года назад на пиру у Мариамны.

Она жалобно вздохнула и повторяла последние строки вновь и вновь. Моя душа была потрясена жалостью, и с яростным гневом я подумал о бесмысленности войны, бессмысленности убийств, мерзости жестоких игр, которые римляне считали нормальными и естественными. И вновь в моей двойственной душе произошло изменеие. Здесь на арене, под жестокими глазами сирийцев и греков я отверг доблесть Рима и вновь стал евреем — преследуемым, оскорбленным, призираемым, но все же с нечеловеческим упорством цепляющимся за свод законов, данным Богом, которые выше и благороднее законов римлян, что не стыдятся наслаждаться страданиями других людей и устраивать праздники из мучений беззащитных. И когда я стоял лицом к лицу со смертью, я вспоминал священное учение рабби Малкиеля, братство христиан и ессеев, достоинство Торы, благородство пророков. Я знал, что этот свет, берущий начало из еврейского закона, когда-нибудь поведет людей по пути добра и победит зверство Рима.

Все эти мысли мгновенно прошли в моем сознании. Огромный зверь понял, что я его враг и, зарычав, припал к песку, сузившимися глазами следя за каждым моим движением. Я осторожно сдвинулся в сторону так, чтобы когда он прыгнет на меня, он не оказался вблизи Ревекки. Кровь яростно бежала по моим венам, я бы с радостью заменил свой слишком короткий меч на тризубец и сеть, которой вооружены ретиарии, так как не представлял, как можно приблизиться к зверю и не быть разорванным его когтистыми лапами. Учитывая эти трудности, у меня не было времени на размышления. Лев бросился на меня, словно камень из балисты, рычащая масса из когтей и клыков, рот открыт, язык кроваво-красный. Я отпрянул в сторону и ударил мечом по горлу, но его спасла густая грива. Он вновь припал к арене. И вновь прыгнул. Его когти разодрали в клочья шерстяную тогу, которую я обмотал вокруг левой руки. Я отпрыгнул, намереваясь сохранить расстояние, прекрасно зная, что как только приближусь к зверю, то буду растерзан. Мой прыжек сделал так, что я оказался перед Ревекой, которая в мире безумия утратила представление о реальности. Лев зарычал и бросился на меня в третий раз, с такой силой прыгнув в воздухе, что я нагнулся под ним и увидел как тело зверя летит над моей головой. Со всей силой, которую я смог собрать, я по рукоять вонзил меч в кишки этой твари, распоров ему живот зияющей раной, так что неожиданно на меня обрушился ливень горячей крови и кишек. Огромное тело сбросило меня на землю к ногам Ревекки, а бьющиеся лапы, дико дергающиеся в смертельной муке, се время грозили покалечить меня. Я схватил зверя за передние лапы, напряг все силы, приподнял тело, а затем, сжав меч, вонзил его в горло льва.

Я не верил в неожиданную победу. Я был покрыт кровью, моя рука была расцарапана, кожа на бедре была содрана, но оказалось, что серьезных ранений у меня нет. Я сразу же бросился к Ревекке и снял цепь, которой она была прикована к столбу. Она стала очень бледной, а ее глаза приобрели странное выражение. Она не могла стоять и упала бы, если бы я не поддержал ее. Я поднял ее на руки, и тут ее длинные черные волосы упали назад, открывая рану на шее. Дикий зверь своем последнем прыжке ранил ее когтем, и из раны хлестал кровавый фонтан, который непрестанным потоком изливался на песок арены. Я отчаянно пытался рукой закрыть ее рану, но кровь продолжала литься на песок, который постепенно становился алым. Ревекка посмотрела на мое лицо, и в этот момент пелена безумия спала с ее глаз.

— Ты пришел, мой Цезарь, — слабым голосом произнесла она. — Я ждала тебя так долго, так долго. Останься со мной. Не бросай меня.

— Я никогда не оставлю тебя! — крикнул я, вытирая слезы, слепившие меня.

— Ты плачешь. Ты не рад видеть меня? Ты плачешь, потому что я грешна. Я убила своего ребенка, моего маленького Эли. Я убила моего мужа Иосифа, доброго человека.

— Это неправда, — плакал я. — Бог тебе простит.

— Ах, — восликнула она, и в ее глазах появилась радость. — Ты так думаешь, Луций?

— Он простит. Он все простит.

— И мы сможем остаться вместе… сейчас и навсегда?

— Сейчас и навсегда, — плакал я. — Куда бы ты не пошла, я последую за тобой.

Она улыбнулась и, подняв руки, обвила их вокруг меня. Ее силы убывали вместе с кровью. Руки слабо обмякли. Когда я в последней раз поцеловал ее, она мертвой упала на окровавленную арену.

Я поднял ее тело. Слезы ненависти и горя затмевали мои глаза. Подойдя к царской ложе, я встал, глядя на Домициана, чье лицо казалось мне нечетким, словно я смотрел сквозь туман.

— Ты хорошо сражался, римлянин, — признал он. — И я проиграл Мелитте три тысячи сестерциев. Давай позавем священника, и он соединит вас. А что с девушкой? Она в обмороке?

— Она умерла, — ответил я.

— Вот не повезло, — заметил Домициан.

Я посмотрел на него. Меня сотрясала такая ненависть, что я мог бы запрыгнуть в ложу и вонзить свой меч ему в горло. И конечно тем самым я спас бы римский народ от больших несчастий, послушайся я своих чувств, но я не сделал того. В конце концов, он был сынов Веспасиана и братом Тита, которых я очень уважал. Ревекка была метва. Никакая новая кровь не вернула бы ее к жизни. Я справился со своей ненавистью и посмотрел прямо на юнца в пурпурной тоге.

— Если я не смог спасти ее, — произнес я, — отдай мне ее тело, чтобы ее можно было похоронить по обычаю ее народа.

— Далай как хочешь, — ответил Домициан. — Мне все равно. Уходи с арены и дай нам досмотреть игры.

Я обернул свою изодранную тогу вокруг ее тела и ушел с арены как раз тогда, когда рабы вывели на арену новые жертвы и приковали их к столбам. Я шел между вонючими клетками, заполненными людьми, и вновь услышал дрожащий голос старого равина, повторяющего священные песни.