Михаил Голденков - Северный пламень

Сюда, в Кокенгаузен, Август перевел и главную квартиру своих саксонцев, желая быть ближе к армии Петра. От царя он ожидал прибытия вспомогательного корпуса, для развития действий в Лифляндии. Петр ему обещал помощь, и весьма внушительную помощь — людей у Петра всегда было много, и он их, похоже, не жалел. Но Петр с подкреплением не спешил, он направил свою армию к Нарве, убеждая Августа идти к нему на соединение к Дерпту или к Печорам, к которым соберутся все московские войска…

Ну, а Кароль спешно отправился со своей хоругвью в Вильно. Его жутко беспокоили вести о вновь обострившемся конфликте Огинских и Сапег. Два года назад дело уже дошло-таки до боевых столкновений и пролилась кровь. Событие это потрясло не только литвинскую шляхту, но и жмайтских крестьян, наблюдавших разгром Огинских под Юрборком… В ответ на поражение Огинских возникла новая конфедерация, которую возглавил шляхтич Михал Котел. Его союзниками выступили Вишневецкие со своим частным войском…

В октябре Кароль Станислав прибыл в Вильну. Несмотря на то, что после освобождения города от московитских захватчиков прошло уже сорок лет, следы суровых годин и пожаров все еще не исчезли из старой столицы Великого Княжества Литовского, Русского и Жмайтского. И пусть вновь озарилась прежним жизненным огнем и шармом Вильня, кое где на окраинах города еще стояли заброшенные или полуразрушенные дома, заросшие кустарником и чертополохом… Портило лицо старой Вильны и то, что после пожаров и разрухи последней оккупации каждый, кто выжил как мог строился по своему собственному соображению, без всякой инженерной мысли. Некоторые улицы представляли из себя ряды грязных, курных изб, нагроможденных как попало, без всякого правильного планирования. Однако Большая улица, Замковая и Бискупская имели достаточно живописный благоустроенный вид. Но из городских предместий лишь Антоколь, вследствие красивого местоположения, выглядел так же опрятно, как и до войны. Остальные же оставляли чувство недоделанной работы.

Реконструкция разбитого пушками Виленского замка Радзивиллов тоже была далека от завершения, но там уже жили. Здесь и встретился Кароль Станислав с Александром Сапегой, чтобы обсудить вновь возникшие противоречия с Огинскими и Вишневецкими. Несвижский князь принял Сапегу вполне сообразно литвинской гостеприимности, накрыв стол, ломящийся от крулевского красного вина, литвинских наливок, закусок и выпечек. На стол поставили зажаренного поросенка… Однако Сапега ни к чему не притронулся. Сидел хмуро, накручивая указательным пальцем длинный ус, бросая хмурые взгляды исподлобья… «Ну и наглые же эти князья! — в сердцах думал Кароль. — Ведь это они отобрали у меня маентки моей любимой кузены Людвики после ее трагичной смерти! Чем же еще они недовольны, холера их побери!..» На все расспросы Кароля, на все его предложения по миру с Огинскими «добрый Алесь» Сапега лишь хмурил брови.

— Я прошу пробачення, — заговорил наконец-то пан Сапега, — но видеть вас, пан Кароль Станислав, в роли миротворца не желаю. Вы, кто примкнул к этому авантюристу Фридриху Августу, для меня нынче не авторитет. Поезжайте лучше к Огинским! Они уж наверняка вас послушают, ибо еще чуть-чуть — и в зад Фридриха целовать начнут. Вот это вам явно будет по душе!

Кароль встал. Большей наглости и дерзости он даже и придумать не мог! «Вот тебе и раз!» — оскорбился Кароль… Во время первого серьезного конфликта, под Брестом, проблема была именно в Огинских, которые далеко не сразу шли на мировую. Сейчас же все было наоборот — Сапеги даже слушать не желали литовского канцлера…

— Прошу, пан, — указал на выход Радзивилл. Сапега встал, коротко кивнул и вышел.

А вот Огинские приняли Радзивилла как раз очень даже радушно, ни слова не сказав ему про его «освободительный поход». Вскоре начавшийся сейм лишь обострил противоречия. Кароль, видя, что конфликта не избежать, требовал созвать посполитое рушение, но шляхта не поддержала Несвижского князя… Хатняя война назревала. Силы собирал Сапега, силы собирали Огинские и Вишневецкие. Кароль решил не участвовать в кампании против знаменитого рода Сапег, но помог Огинским, выделив для борьбы с враждебными магнатами три хоругви панцирных кавалеристов, хоругвь гусар, татарскую и две слуцких хоругви, а также целый полк пехоты. Во главе войска встали Вишневецкие, точнее, двадцатилетний малоопытный горячий Михал Серваций Вишневецкий. Эта генеральная конфедерация шляхты объявила себя Речью Посполитой Литовской, упраздняла Люблинскую унию, что крайне воодушевило Кароля…

Не знали ослепленные злобой литвины, что не свободу Литве творили, а сколачивали эшафот для нее, своими же собственными руками! Эх, забыли за жаждой мести, как вместе бились под Грюнвальдом и Оршей, как освобождали страну в тяжелые годы войны с царем Алексеем Михайловичем, как вместе ходили на турок!.. Все забыли!.. Из сундуков и шкафов доставалась дедовская и отцовская зброя: короткие корды, булатные сабли-карабелы, трофейные выгнутые, как серпы, ятаганы турецкие, литвинские приднепровские дзиды, иклы, короткие мечи с широким лезвием, длинные граненые панцеропробойники, снимались со стен мушкеты и расчехлялись новые фузеи, пистолеты…

В общей сложности под Вильно у противников Сапег собралось двенадцать тысяч человек — армия! Ими командовал молодой, еще безусый Львовский князь Михал Серваций Вишневецкий. И всего три с половиной тысячи ратников привели Сапеги под командованием тридцатилетнего конюшего великого литовского, генерала артиллерии Михала Франциска Сапеги. Под Олькениками, к югу от Вильны, оба войска сошлись.

То был черный день, черный день для всей Литвы, для всей литвинской шляхты, даже не осознающей этого: тысячи шляхтичей шли на тысячи шляхтичей, на тех, с кем еще вчера встречались и мило расшаркивались на балах, общих свадьбах да поминках, с кем целовались и пили горелку на Каляды, Деды и Пасху. Из-за капризов нескольких ясновельможных человек брат шел на брата…

18-го ноября 1700 года по небу плыли хмурые рваные снизу облака, словно дым пожарищ, предвещая недобрые события. Дул холодный ноябрьский ветер, голые деревья словно с

Михал Серваций Вишневецкий

мольбой возносили в серое пространство черные руки-ветки, моля небеса о пощаде. Но пощады не было. Не небо, а преисподняя правила в тот день бал на грешной земле многострадальной страны…

Отчаянную попытку примирить обе стороны предпринял епископ Вильны Константин Казимир Бростовский, который, будучи противником узурпации власти Сапегами, тем не менее, считал, что война — это намного хуже, чем неограниченная власть знаменитого полоцкого рода. Бростовский в сопровождении епископа Яна Миколая Згерского встретился с Михалом Франциском Сапегой в таверне, в соседних Лейпунах.