Аркадий Макаров - Не взывай к справедливости Господа

Да, действительно, Дон прекрасен, особенно ночью, особенно при полной луне.

Он того стоит, чтобы хоть однажды в жизни побывать такой ночью на его берегах, а если повезёт поставить сети или верши в его неведомые глубины.

Тогда и говорить не о чём! Тогда вы не зря жили на этом свете!..

Лёжа в ожидании хорошего улова под раскидистой вербой, на уже порядком остывшей земле, ты будешь слушать ночь, провожая глазами поднявшийся стоймя со дна реки лунный свет, уходящий прямо в небо.

И… тишина оживает.

Чу! Слышится звук лёгкого поцелуя, – это батюшка Дон в полусне целует благодатную матушку Землю.

Очнувшись от долгого ночного морока, закачались заросли тростника в тихой заводи.

Хорошо и сладко зевнуть в кулак, поглядывая на звёздный икромёт по чёрной воде.

Там у самого дна губастая неповоротливая, брюхатая сомиха чешет жирные бока о густой частокол камыша, беспокоя увёртливых и стремительных, как пули, литых окуньков.

По-русалочьи всплеснулась, задремавшая было щука, выгоняя на берег своих щурят ловить мышей по обильной росе.

Вышел на охоту степенный сом, распустив, свои казацкие усы. Ему бы ещё люльку в зубы… Да он и так самый настоящий донец, ничего не скажешь!

Ползает по чистому, промытому песку головастый дедушка налим, оглаживает на протоке, причмокивая от удовольствия, свою увеличенную от излишеств тяжёлую печень.

Жизнь, она везде – жизнь…

Ловись, рыбка, большая и маленькая!

Вдруг в густых, тёмных под луной, зарослях прибрежного тальника резко, как в палец иголка, вскрикнет во сне какая-то птаха.

Приснилось ли что бедной маленькой певунье? Может лупоглазый филин или ястреб-быстрое крыло её растревожил, как знать? Прокричала, стряхивая с крыла первую росу, прокричала и успокоилась.

Дон… Дон… Дон… Слышите колокольный отзвук в этом имени, коротком, как русский православный путь в небо.

Плавая на баркасе по затопленным луговинам, можно увидеть, как нагуливаются на просторе покрытые стальной чешуйчатой бронёй пудовые сазаны, взять которых может только горячий свинцовый жакан.

Дон в половодье огромен. Он, как подгулявший казак, только не рвёт на груди рубаху, а ревёт и выходит из стеснивших его берегов во всю бескрайнюю русскую ширь, заполняя собой глинистые отроги и заросшие терновыми и вишнёвыми кустами лога и овраги.

И тогда, действительно, как у Гоголя, редкая птица долетит до его середины…

Кирилл поставил недопитую бутылку на стойку, стряхнув сладкие воспоминания.

Может быть, они заставили торкнуться очерствевшее сердце во что-то мягкое и нежное, а может та пожилая учительница: он и сам не мог сказать определённо. Кто она ему? Ни мать, ни родная тётка и вовсе даже не далёкая родственница. Ну, жил у неё какое-то время… Общался. Ел за одним столом её неприхотливую пищу. Вёл по вечерам долгие сладкие разговоры о жизни, о религии, в которой чувствовал себя сторонним человеком и страшился этого. Загадывал загадки на будущее и отгадывал их… Да мало ли о чём можно поговорить с умным человеком, спокойно доживающим свой век.

Да и сам Назаров был далеко не глупым человеком, даже иногда, обернувшись назад к своей прошумевшей юности, писал стихи:

Писал, как писалось…

Павлина Сергеевна! Павлина Сергеевна, – здравствуй!

…Жить в деревне – одно удовольствие! Правда, если житьё это временное и непродолжительное.

Здесь искушённого городского жителя сразу оглушает тишина, как будто в твоих ушах ватные затычки, или нет, – положили на бабушкину перину и накрыли голову пуховой подушкой – отдыхай, дорогой!

Потом эта тишина начинает тебя раздражать, давить на грудь, пеленать по рукам и ногам.

Привычная звуковая информация не поступает в мозг, и ты начинаешь, как локатор, как радарная установка, ловить любые звуки и шорохи: вот где-то далеко-далеко, на молочно-товарной ферме истошно завопила машина, наверное, самосвал привёз зелёнку для колхозного стада, и сигналит скотнику, вечно не просыхающему Егору, чтобы тот, очухавшись от вчерашнего, приступил к раздаче корма вечно голодным коровам, которые почему-то и в разгар лета находятся на стойловом содержании.

В самый сенокос новый председатель агрокомплекса сочной зелёнкой надеется поднять удои катастрофически снижающегося поголовья товарного стада.

Но, несмотря на корма, глупые коровы мало и неохотно отдают своё, молоко с низким процентом жирности и жидковатым на вкус. А вот у личной коровы, у того же пьяницы Егора, корова доиться хорошо и молоко совсем иного свойства – ночь в холодильнике подержишь, на утро ложка торчмя стоит.

Вроде корма одни и те же, с одного места привезённые, а результат разный.

…Павлина Сергеевна, Павлина Сергеевна! Учительница детства моего!..

Вот Кирилл и в деревне!

Попробуй, докажи здесь свою состоятельность, устав от противной городской суматохи, от забубенных встреч с друзьями-приятелями, такими же, как и ты сам, с бесконечными, заводными разговорами о женщинах, о суетливости нынешних, корыстных политиков, об импотенции власти.

По вечерам хорошо. А утром, просыпаясь, чувствуешь свою ничтожность, свою невостребованность летящим, как скоростной поезд, временем – мимо, мимо, мимо!

Павлина Сергеевна, наверное, умаявшись от надоедливой старости и глухого одиночества, приняла Назарова, как родного с раскрытыми руками:

– Ну, вот… Ты опять здесь. Дома. Мальчик мой! – Старая женщина, не имея своих детей, по своей учительской привычке назвала его мальчиком, как будто Кирилл когда-то давно был её учеником. – Постарел, постарел. Вон и волоски седые уже, – смотрела она на гостя сквозь свои учительские очки, участливо и ласково покачивая головой. – А я вспоминала, вспоминала тебя. Ну, думаю, на это лето обязательно приедет. Смотрю – нет, не пылит дорога! На другое лето жду. Опять никого! А тут, вот, объявился… Где жить-то будешь? В доме, или опять в сарае стелить? Он после тебя теперь, как новый стоит. Крыша из твоего шифера уже не течёт. Я вся у тебя в долгу. И за работу, и за материал. Думала – расплачусь с пенсии, а ты, как раз уехал. Вот старая! – спохватилась она, усаживая Кирилла за стол. – Я тебя сейчас рябиновкой угощу. Самодельной. Не какой-нибудь ельцинской отравой из ларька, а свойской, целебной. Враз грусть-печаль развеет! Я сейчас, сейчас! – торопливо зашмыгала она по комнате.