Эдуард Зорин - Большое Гнездо

Вздохнула Дунеха, покрылась гусиной кожей от нетерпенья, приподнялась на локте взглянуть на спящего Вобея.

Не смыкавший глаз Гребешок влепил ей затрещину:

— На кого пялишься?

Дунеха обидчиво хмыкнула:

— Чего дерешься-то? Водицы испить я, в груди жжет…

Гребешок выругался, но дал жене выбраться. Перелезая через Вобея, баба прильнула к нему грудью — Вобей даже не шелохнулся. Дыхание затрудненно вылетало из его раскрытого рта.

После частых ветров и дождей, зарядивших во Владимире на Михеев день, ненадолго встала перед первыми заморозками тихая и ясная погода. Радуясь солнышку, спешили крестьяне до холодных утренников закончить озимый сев. За Лыбедью до позднего вечера влачились по пашне понурые лошаденки (лучших коней Всеволод взял в поход), мужики покрикивали на них, налегали на орала. Бабы и ребятишки шли следом, кидали в борозду семенное зерно. Во время короткого отдыха, удалившись в тенек, лакомились оставшимся с овсяниц деженем [170] Дежень — толоконная болтушка. на сладком меду, ели с кислым молоком блины. Последнее лакомство это было в году. По всем приметам зима должна была наступить ранняя и с большими морозами. А еще говорили старушки, будто филин по малу кадей хлебушка набухал с овина.

Пристрастилась Олисава, переплыв в лодочке за Лыбедь, подолгу сиживать на отлогом бережку, на жарком солнцепеке.

Солнышко колышет зайчики на медленной воде, поникли над речкой тронутые первой желтизною ивы, а по другую сторону город взбегает на крутизну холма прихотливо извивающимися улочками, бросают искры золоченые купола церквей и соборов, выше всех вздымается Всеволодов детинец, а над посадами, над слободами, над рекой летят и летят прощально курлыкающие журавли…

Через Лыбедь перевозил Олисаву в лодочке веснушчатый и рыжий, как солнышко, сын ключницы Агапьи Василек. Ласковым он был пареньком и ухоженным. Рубаха на нем всегда чистая, хоть и не новая, штаны кежевые [171] Кежа — вид ткани, пестрядь. с ровненько вшитыми заплатками, белые онучи и маленькие, по ноге, лапотки. Краснел Василек от каждого обращенного к нему слова, глаза прятал и сам с Олисавой никогда не заговаривал.

— Ты боярышню нашу не беспокой, — наставляла его мать, ключница Агапья. — Не твое холопье дело в хозяйские разговоры встревать. Но гляди зорко. Ежели что боярышне по душе, тут же сполни. На покорстве весь род наш в люди вышел. Не то гнул бы ты сейчас спину на пашне, а не бездельничал в боярском терему…

Материна наука на пользу была Васильку.

Подобрав ноги под нарядную рубаху, сидела Олисава на бережку, камушки бросала в воду, загадывала про Звездана: ежели доброшу до середины — вернется до Успенья, а не доброшу, то и на Семен день не жди.

Размахиваясь пошире, далеко забрасывала камешки боярышня, радовалась скорому возвращению суженого.

— А ну-ка и ты брось камушек, — говорила она Васильку и тоже загадывала: ежели переметнет через речку — скоро свадьбе быть.

Но не зря наставляла своего мальца Агапья — дальше боярышни, чтобы не обидеть, кинуть камушка он не мог, и до середины не добрасывал. Дивился Василек: и отчего сердится Олисава? Никак в толк не мог взять ее хитрую задумку.

Бросала, бросала боярышня камушки, а тут возьми да и сорвись с безымянного пальчика золотой перстенек. Покатился по траве, упал в воду — вот досада.

— Не печалуйся, боярышня, — сказал Василек и даже обрадовался. — Не пропал твой перстенек, я его мигом достану.

Развязал лапотки, размотал онучи, рубаху и штаны снял и в одном исподнем — бултых в реку.

Вода в Лыбеди холоду набрала, будто огнем обожгло Василька. Но не выскочил он на берег, окунулся еще глубже, пошарил тут, пошарил там, ткнулся ладошкой в осоку — нащупал перстенек.

Олисава вскочила, захлопала в ладоши:

— Ай да Василек!.. А еще кину — достанешь?

— Как не достать, боярышня! Кинь еще, — дрожа от холода, отвечал Василек.

Подальше бросила Олисава перстень. «Ну, — подумала, — теперь нипочем не достать».

Долго был Василек под водой — уж перепугалась боярышня. Да только зря она волновалась — вынырнула рыжая голова на быстрой протоке, глаза улыбаются, перстень в зубах Василька желтым огоньком светится.

Хорошую забаву нашла Олисава, много раз еще нырял за перстеньком Василек. Совсем посинел парнишка, а хохочет, радуется, что развеселил боярышню.

И боярышне весело: звонким смехом закатывается Олисава, а еще смекает про себя — где-то был здесь поблизости коварный омуток?.. Бросила она перстень в мутную воду:

— Сыщи-ко!

Про омут тот Василек знал: опасное это место завсегда стороной обходили ребятишки. Но боярышни ослушаться он не смел. Окинул Олисаву покорным взором, забрел в реку по колено, перекрестился и сунулся головою в волну.

Тут мужики, оравшие пашню, стали стекаться к берегу, кланялись боярышне, сняв шапки. Раздумчиво говорили:

— Засосет мальца… В прошлом годе Акиндея тут же засосало.

— Акиндей пьян был, оттого и засосало…

— Исстари водится на Лыбеди водяной. Кажись, на ентом месте он и княжичей надумал прибрать.

— Не, то место подале будет, возле самых ворот.

— А здесь гнездо его поганое, не иначе…

— Н-да, засосет мальца.

Страшное сказывали мужики, но никто и не подумал лезть за Васильком в воду. Боярышня развлекается — дело енто ее, рассуждали они. Не ровен час, на свою голову расстараешься.

— Вона, вона малец! — закричал кто-то.

Все подались к берегу.

— А и впрямь выплыл… Ай, да ловок! Давай, давай сюды, — размахивая руками, подманивали мужики Василька.

Но не было в зубах у парнишки колечка, не светилась, как прежде, желтая звездочка.

— Ишь, упрямой какой, — с одобрением говорили мужики. — Нырнул сызнова.

Во второй раз исчезла в черном омуте рыжая голова Василька.

— Ты покличь-ко его, боярышня, — заговорили в толпе. — Вода нынче холодна, как бы и впрямь не потоп малец. Жалко…

— Василек! — слабо позвала перепуганная Олисава.

— Эй, Василек! — загалдели мужики.

Ни звука в ответ. Только трепыхнулось что-то под кустами, будто метнулся потревоженный сом.

— Кажись, спину показал, — прошептал кто-то с хрипотцой.

— Неужто он?

— Он самый и есть, водяной-то… Радуется!

— Ах ты, господи, — запричитали бабы.

— Кшить вы! — прикрикнули из толпы. Люди грудились, затаив дыхание.

Но все закричали разом, когда снова увидели Василька. Голова его была облеплена илом, словно обросшая мхом кочка.

— Греби, греби сюды! — обрадованно кричали мужики. Василек обреченно вышел на отмель, опустив руки, дышал глубоко. Посиневшие губы вздрагивали:

— Не нашел я твоего перстенька, боярышня. Утоп он…

— Благо, ты не утоп, малец, — с сочувствием заговорили вокруг. Бабы хлопотали: