Эдуард Зорин - Большое Гнездо

Про Новгород сказывал князь, но не всем это было вдомек. Один только Ратьшич и понимал Всеволода — за то и красовался он среди прочих с княжеской гривной на шее, за то и лобызал его Всеволод при всех в уста. И еще такое сказал Кузьме:

— Что-то не вижу я среди гостей Словиши со Звезданом. А они верные мои слуги. Передай им, Кузьма, слово мое ласковое и два перстенька: один, золотой, — Словише, а другой, серебряный, — Звездану. Справно выполнили они мой наказ, справно службу несут княжескую…

И снова ничего не поняли ближние бояре, и снова смекнул один Ратьшич, за что благодарит дружинников князь. Это они привезли Всеволоду добрую весть из Чернигова, и желаннее той не было уж давно.

Вот отчего радовался Кузьма, вот отчего посмеивался, глядя, как смущаются, сидя перед ним на лавке, Словиша со Звезданом.

Начал было Словиша сказывать ему про Одноока, но Ратьшич оборвал его:

— Перво-наперво я вас подарочком порадую.

И протянул обоим на раскрытых ладонях перстеньки.

— Да за что же нам такая честь — княжеское отличие? — удивился Словиша.

— А за то, что сами вы храбрые, а кони у вас добрые. За то, что не задержали, в срок привезли Всеволоду весточку от черниговского князя.

— Дорог подарок, да дело пустое, — сказал смущенный Словиша. — Мало ли разных грамоток возили мы князю!..

— То грамотка особая.

Еще раз поблагодарили Ратьшича дружинники, примерили перстеньки — в самый раз — и приступили к главному.

Пока Словиша рассказывал, со Звездана пять потов сошло.

— Так это ты женихаться надумал? — с усмешкой спросил молодого дружинника Кузьма.

— Я… — с трудом проглотил тугой комок, застрявший в горле, Звездан.

— Сноровистый ты, — сказал Кузьма, — ну, ежели свадьбу играть надумали, то самое время к Покрову…

— Вот-вот, — поддержал Словиша. — Оно и в самый раз. Да только кто толковать станет с Однооком?

— С того бы и начинал, — понятливо улыбнулся Кузьма. — Эй, кто там!

На клич появился отрок.

— Живо неси опашень, да понаряднее! — распорядился Ратьшич. — Да шапку лисью, да меч, да сапоги.

Принарядился Кузьма — его и не узнать. Только что сидел в рубахе — мужик мужиком, борода пегая, волосы всклокочены, а тут прошелся гребешком, покрасовался перед дружинниками — те и глаза открыли от изумления. Да еще только что подаренную золотую цепь повесил на шею. Приосанился, руку положил на перекрестье меча, грудь выгнул колесом — орел!

Вышли все вместе на крылечко, Кузьма сел на коня и велел ждать. Отъехал в сопровождении молодого мечника.

— В самый раз попали мы на Кузьму, — сказал Словиша Звездану. — Ишь какой он нынче игривой.

А Кузьма тем часом уже подъезжал к усадьбе Одноока. Боярин в медуше [186] Медуша — погреб для медов и вин. был, когда он постучался в ворота.

— Кому там еще не терпится? — проворчал Одноок. Был он в плохом настроении: на одном из бочонков поослабли обручи, вылился мед, да еще конюший сунулся не ко времени, стал говорить о пропавшем атказе.

— Где пастухи-то? — свирепо тараща глаза, спросил Одноок.

— В порубе.

— Кой день уж хлебушко мой жуют не впрок, — сказал боярин. — Али у самого рука ослабла, али не нарезали батогов?..

— Тебя ждали, кормилец, — униженно пробормотал конюший.

— Я, что ль, буду коня искать? — набросился на него Одноок.

— Про Вобея мужики-то сказывают…

— Чо про Вобея-то, чо?

— Да будто он и увел коня…

— У меня и увел, аль других табунов ему мало? Что глаза вытаращил?.. Ты не гляди, ты живо поворачивайся — ежели не сыщешь коня, так и сам насидишься в порубе.

На том и прервал его властный стук в ворота.

— Кому там еще не терпится? — проворчал боярин и велел отворять.

— Батюшки! Да, никак, сам Кузьма у меня гость! — воскликнул он, преображая свое лицо: из мрачного оно вдруг сразу сделалось веселым и приветливым, а спина сама изогнулась, и руки сами потянулись к стремени.

— Вижу, не ждал ты меня, Одноок, и приехал я к тебе не ко времени, — сказал Кузьма, принимая услужливость хозяина как должное. «Пущай подержится за стремя, пущай берет коня под уздцы, — подумал он, глядя, как суетится Одноок. — Ишшо и не так он сейчас закрутится, как напомню ему о давешнем обмане».

— Да когда же не ко времени бываешь ты в наших домах, Кузьма, — говорил боярин, забегая перед Ратьшичем и заглядывая ему в лицо, — когда же не ко времени, ежели сидишь одесную [187] Одесную — справа. от князя и милость черпаешь из его рук?! Все мы твои верные слуги и помощники, и в теремах наших не мы, а ты всему хозяин.

— Вона куды хватил, боярин! — рассмеялся Кузьма. — Нешто и в твоем тереме я вольной господин?

— Истинно так, — не сморгнув глазом, отвечал Одноок.

— Значит, и ты мой слуга, и я волен брать в твоем терему все, что ни захочу?

— Бери все, но только брать у меня нечего. Неурожайный нынче выпал год, так в ларях у меня не сокровища, а мыши…

— И в скотницах золота нет?

— Откуда золото? Нет у меня ни золота, ни серебра, Кузьма, а все, что сказывают, так это просто наговор.

— Нешто и табунов у тебя нет?

— Да разве это табуны! Одни клячи…

— И земли нет?

— Худородная земля-то. Ту, что пожирнее, другие наперед меня вгородили в свое поле.

— Да как же живешь ты, Одноок, как же перебиваешься? — издевался над боярином Ратьшич.

— Так вот живу, так вот и перебиваюсь, — не замечая издевки, вздыхал и охал боярин. — Хоть бы князь меня призрел, — может, и встал бы на ноги… Слышь-ко, Кузьма…

— Ась?

— Что бы тебе словечко за меня перед Всеволодом замолвить?

— Эко чего захотел, боярин! Да как же я словечко за тебя замолвлю?

— А так вот и замолви…

— Да как же я словечко замолвлю, боярин, — продолжал Ратьшич, — коли ты у князя нынче в опале?

— Что ты сказываешь, Кузьма? — отшатнулся от него Одноок. — Да в какой же опале, ежели греха за собой не зрю?

— Грех великий на тебе, боярин, и скоро того греха не избыть. Аль забыл, как водил в поход хромых да слепых, как лучших коней оставлял в табуне, а сам предстал перед князем на клячах?!

— Было такое, грех такой был, — отступил Одноок от Ратьшича и потупил глаза.

— А знаешь ли, как гневался на тебя князь?

— Шибко?

— Ежели бы не моя заступа, ежели бы не пожалел я тебя, боярин, сурово наказал бы тебя Всеволод и на древность рода твоего глядеть бы не стал. Сам ведаешь, рука у князя тяжела — что сделает, о том потом не жалеет… Пропал бы ты, Одноок. А за что? За коней, коих нет у тебя, да за холопов, коим и в хорошие-то дни красная цена — ногата?

— Нешто и впрямь пропал бы?

— Пропал бы. А ежели нынче напомню князю, то и нынче пропадешь!

Страшно сказал Кузьма, поглядел в глаза обмякшего Одноока ледяным взглядом.

Вот и весь разговор. Стал боярин унижаться и заискивать перед Ратьшичем. Кузьма молчал.