Эдуард Зорин - Большое Гнездо

А тот, что первым выехал на поляну, с виду вроде бы и не гневлив, живо спрыгнул с коня и, ведя его под уздцы, приблизился к старику с поклоном.

— Здрав будь, Мисаил.

— И ты будь здрав, — отвечал Мисаил, глядя в сторону. Уж очень хотелось ему оказаться в эту минуту где-нибудь в самом кромешном уголке заледенелой чащи.

— Да неужто не признал ты меня? — удивился верховой. — Почто глядишь, как на незнакомца?

— Ты ли, Веселица? — удивленно замахал руками Мисаил и попятился от него, как от привидения.

— Я, старче, кому еще быть, — отвечал Веселица, улыбаясь открыто. — А это мои товарищи.

— Господи, — пригляделся старик, не веря своим глазам. — А и впрямь Веселица!..

И он неловко обнял молодого дружинника, отстранился, перекрестил ему лоб:

— А ну-ка сказывай, отколь раздобыл боевого коня?

— Отколь раздобыл, про то длинный сказ, а худого обо мне и думать не моги, старче, — шутливо погрозил ему Веселица пальцем. Проник он в потаенные мысли отшельника, по глазам прочел скрытую думу. — Не брал я чужого коня, на дороге не озоровал, а все, что есть при мне, все князев подарок!..

— С чего ж это так расщедрился наш князь? — все еще не доверяя ему, ехидно спросил старик.

— Ты лучше нас в избу кличь да вздувай пожарче огонь, — не отвечая на его вопрос, проговорил Веселица, — а беседа наша степенная впереди.

Теремок тоже признал своего старого знакомца, выскочил из-за избы, поскуливая, завертелся у его ног. Жмурясь от счастья, Веселица ласково гладил его, приговаривал:

— Ты гостей-то не тревожь, Теремок, ты на них не рычи — то люди добрые.

Пес ластился и к гридням, словно понимая сказанное.

За обедом рассеялись Мисаиловы страхи.

— Так вот куды тебя приподняло, — говорил он, угождая Веселице, как только мог. — Вот куды вывело…

— Нынче я большой человек, — хвастался Веселица. — Ежели что попросишь, исполню вмиг.

— А мне ничего и не надобно, — отвечал Мисаил. — Я богу себя посвятил. Почто срамишь меня пред людьми?..

— Не серчай, старик, — хлопал его по плечу Веселица. — Худа я тебе не желал, а все, что сказано, — от души.

Привезли с собой нежданные гости меды и мясо (на Мисаиловы-то припасы не шибко разгуляешься!), с дороги ели в охотку, пили во славу божию, стараясь не тревожить старика.

Мисаил пил мало (и то воду), ел и того меньше, глядел на Веселицу с удивлением, думал с грустью: «Чему радуешься, Веселица? Во славу чью пьешь меды?.. Была перед тобою открыта дорога ко спасению, а выбрал ты путь иной».

Много соблазнов в миру. Доведись Мисаилу предстать пред ясные очи князя, не стал бы он просить у него ни коня, ни одежды, ни денег. А так сказал бы ему:

— Все это, княже, суета и тлен. А о душе своей я сам позабочусь. Не сразу великое делается. Из малых ручейков наполняются живою влагой великие реки. Так и я своими молитвами очищаю себя от скверны, отсекаю зависть и злобу и, очищенный, предстану пред очи Его : «Великий боже, сделай так, чтобы все люди стали добры и бескорыстны. Чтобы богатый роздал богатство свое и надел рубище, а волк возлюбил ягня! Тогда и сбудется воля твоя, тогда и будет царствие твое — во веки веков…»

Хотел порадовать старика Веселица, а чувствовал — расстаются они навсегда.

— Прощай, Мисаил. Не поминай меня лихом, — говорил он, украдкой вытирая набежавшую слезу.

— Бог с тобой, Веселица, — отвечал Мисаил. — Почто плачешь?

— Шел к тебе — радовался. А нынче задумался… Праведный ты человек, старче, а мне другая пала судьба. Одному богу ведомо, где истлеют мои косточки. Прощай.

Вскочил он на коня, взмахнул плеточкой. И все друзья его — за ним вдогонку.

Поглядел им вслед Мисаил, перекрестил запоздало и снова побрел в свою избу. Что-то отяжелели его ноги. Сил едва хватило дотащиться до лавки, сел он да так и просидел без движения до самого наступления темноты.

А Веселица, выбравшись из чащи, не в город погнал коня, как было с гриднями сговорено, а поехал к монастырю.

Удивились товарищи:

— Куды понесло тебя, на ночь глядя?

— Есть у меня одна заботушка. А коли не хотите со мною ехать, то возвращайтесь, я и без вас справлюсь, — ответил им Веселица.

Гридням тоже ударила в голову сладкая брага. Были они люди смелые и до всякого нового дела охочие.

— Нет, в город мы без тебя не вернемся, — сказали они. — К Мисаилу ехали, ты нас не прогонял. Говори, что задумал.

Таиться от них не стал, доверился дружкам своим Веселица.

— А то и задумал, что раздумать невмочь. Живет в монастыре сестра Феодора, ждет меня не дождется. А что делать да как мне быть, и сам не знаю. Вдруг увижу ее, а не увижу, так передам весточку.

Выслушав, стали дружки отговаривать Веселицу:

— Не путайся ты с черницами, добра с ними не наживешь. Подыщем тебе во Владимире купеческую дочь — вот и милуйся. Игуменья у них шибко строга. Как бы не накликать беды.

Не стал Веселица слушать их осторожных речей. Хоть и разумны были их речи, а сердце ему другое подсказывало. Как ни уговаривали его гридни — все впустую. Делать нечего, поехали вместе. Такого закона промеж них не было, чтобы товарища оставлять в беде.

Приехали к монастырю. Ворота на запоре. За стенами — покой и благолепие.

Свесившись с седла, Веселица постучал в доски черенком плети. Открылась оконница [134] Оконница — форточка. :

— Чего тебе?

У бабы бородавки на желтом лице, глаза испуганные.

— Куды ломишься? Ступай отсюдова! — пропищала она и тут же исчезла. Зря колотил Веселица в доски — никто больше не показывался в оконнице.

— Вот видишь, — сказали ему, смеясь, дружинники. — Нечего было круга давать. Сидели бы сейчас посиживали в городе, сладким медком баловались.

Так и уехали они ни с чем.

А баба, согнувшись пополам, стояла перед игуменьей ни жива ни мертва.

— Ей-ей, не обозналась я, матушка. Он это, как есть он это и был!

— Поди, глупая, проспись, — отвечала Досифея, хмурясь. — Неча было от молитвы меня отрывать.

Выслушав игуменью, и вправду усумнилась баба: мало ли молодцев носит нечистая вокруг монастыря! Может, водицы хотели испить. А может, с делом каким прискакали из города.

— Ступай спроси, чего им надобно, — сказала Досифея.

Но, когда баба вернулась и снова выглянула в оконницу, перед воротами уже никого не было.

Озаботил Звездан Одноока, совсем чужим стал после возвращения из Новгорода. Был и сам Одноок в молодости горяч и нетерпим, но и до женитьбы и после жил по заведенному дедами порядку. Князя не хулил и милостью его кормился.

«Надо невесту сыну сыскать», — решил он и в решении своем утвердился с такою крепостью, что в тот же вечер, как только подумал об этом, тут же и отправился к соседу своему боярину Конобею. Была у Конобея дочь на выданье — не красавица, но девка приятная и рассудительная.