Бернард Корнуэлл - Перебежчик

— Как по мне, так эти стволы деревьев выглядят так, будто давно здесь установлены, — саркастическим тоном подчеркнул конгрессмен из Иллинойса. Он вскарабкался к грязной амбразуре, запачкав одежду, а потом резко соскользнул вниз, встав рядом с бутафорской пушкой.

Когда-то у амбразур, должно быть, и правда стояли настоящие орудия, потому что фальшивые покоились на пологих земляных насыпях, обрамленных деревянными досками, на которые откатывались пушки при отдаче, так, чтобы потом их можно было вернуть на прежнюю позицию.

Конгрессмен чуть не потерял равновесие на старых досках, скользких от грязного темного грибка. Ему удалось выпрямиться, ухватившись за ствол бутафорский пушки, а потом он топнул правой ногой.

Каблук сломал гнилую доску площадки, потревожив колонию мокриц, которые поспешили скрыться от солнечного света. Конгрессмен выплюнул изо рта влажный огрызок сигары.

— Не понимаю, каким образом настоящая пушка могла простоять здесь несколько месяцев, генерал. Полагаю, вы просто наложили в штаны из-за этой кучки спиленных стволов.

— Вы сами были свидетелем нашей победы, конгрессмен! — Макклелан яростно развернулся к политику. — Подобной победы, возможно еще не было в анналах нашей страны! Великолепная победа! Триумф оружия, полученного с помощью науки! — генерал эффектно вытянул руку в сторону дыма от погребальных костров, чернеющих остатков вагонных колес и высокой кирпичной каминной трубы, торчащей среди тлеющих угольков.

— Смотрите же, сэр, — произнес Макклелан, махнув рукой в сторону этого унылого пейзажа, — вот побежденная армия. Армия, отступившая перед нашей победоносной атакой, как сено разлетается от косы.

Конгрессмен послушно посмотрел на эту сцену.

— И на удивление мало тел, генерал.

— Война, выигранная маневром, сэр, это милосердная война. Вам следует пасть на колени и возблагодарить за это всемогущего Господа, — сделав таким образом финальный выстрел, Макклелан быстро зашагал прочь, в город.

Конгрессмен покачал головой, но промолчал. Он просто наблюдал, как какой-то худощавый человек в поношенном и выцветшем мундире французской кавалерии вскарабкался на амбразуру, чтобы взглянуть на бутафорскую пушку.

На боку у француза болтался огромный палаш, отсутствующий глаз скрывала повязка, а вёл он себя очень энергично.

Его звали полковник Лассан, и он являлся военным наблюдателем из Франции, прикрепленным к армии северян с летней битвы при Булл-Ран.

Сейчас он постучал носком ботинка по доскам орудийной площадки. Его шпоры звякнули, когда прогнившая древесина развалилась от слабого пинка.

— Ну, Лассан? — спросил конгрессмен. — Что скажете?

— Я всего лишь гость в вашей стране, — тактично произнес Лассан, — иностранец и наблюдатель, так что мое мнение, конгрессмен, не имеет ни малейшего значения.

— Но глаза то у вас есть, правда? Ну, по крайней мере один, — поспешно добавил конгрессмен. — Не нужно быть американцем, чтобы понять, положили ли эту деревяшку сюда только вчера.

Лассан улыбнулся. Его лицо было покрыто шрамами, но в его выражении было какое-то озорство и необузданность. Он был светским человеком, разговаривающим на превосходном английском с британским акцентом.

— Я научился в вашей прекрасной стране одной вещи, — заявил он конгрессмену, — что мы, простые европейцы, должны держать критику при себе.

— Вот же чертов опекун-лягушатник, — пробормотал конгрессмен. Француз ему нравился, даже несмотря на то, что одноглазый ублюдок вытянул из него двухмесячное жалование за вчерашней партией в покер.

— Так скажите же мне, Лассан, эти бревна сюда притащили вчера?

— Думаю, они находятся здесь несколько дольше, чем предполагает генерал Макклелан, — тактично сообщил Лассан.

Конгрессмен бросил рассерженный взгляд на группу во главе с генералом, которая теперь находилась примерно в сотне шагов.

— Полагаю, он просто не желает испачкать свою милую чистенькую армию, бросив ее в стычку с этими несносными и плохо воспитанными мальчишками-южанами. Вы тоже так считаете, Лассан?

Лассан считал, что войну можно окончить за месяц, если армия северян просто будет двигаться по прямой, понесет некоторые потери, но продолжит идти, однако был слишком дипломатичным, чтобы принимать чью-либо сторону в этом недопонимании, которое так яростно обсуждалось в вашингтонских конторах и за богатыми обеденными столами столицы.

Так что в ответ на этот вопрос Лассан просто пожал плечами, а потом был избавлен от дальнейших расспросов появлением художника из газеты, который начал зарисовывать сгнившие доски и подпорченное бревно.

— Ты смотришь на победу, сынок, — саркастически объявил ему конгрессмен, отщипнув намокшую часть сигары, прежде чем снова засунуть ее в рот.

— Это уж точно не поражение, конгрессмен, — верноподданно заметил художник.

— Это можно назвать победой? Сынок, мы не вышвырнули отсюда мятежников, они просто сами ушли, когда пожелали! И теперь готовят свои деревянные пушки где-то в другом месте. У нас не будет настоящей победы, пока мы не подвесим Джеффа Дэвиса за тощие ноги. Помяни мое слово, сынок, эти пушки гниют здесь с прошлого года. Я считаю, что нашего нового Наполеона опять обвели вокруг пальца. Деревянные пушки для головы с опилками, — конгрессмен сплюнул в грязь.

— Нарисуй эти деревянные пушки, сынок, и не забудь про колею от колес, по которой увезли настоящие.

Художник нахмурился, взглянув на грязь вокруг гниющих орудийных площадок.

— Здесь нет никакой колеи.

— Соображаешь, сынок. А это значит, что ты на голову выше нашего нового Наполеона, — конгрессмен поковылял прочь в сопровождении французского наблюдателя.

В сотне шагов от них, еще один человек в гражданском платье нахмурившись разглядывал другую бутафорскую пушку. Это был крепкий и коренастый мужчина с густой бородой, из которой воинственно торчала темная трубка. Одет он был в поношенный сюртук для верховой езды, высокие сапоги и круглую шляпу с узкими полями.

В руке он держал хлыст, который внезапно со злостью обрушил на фальшивое дуло одной из деревянных пушек, а потом повернулся и крикнул помощнику, чтобы привел лошадь.

Позже той же ночью бородатый мужчина принял посетителя в гостиной дома, где он расположился. В Манассасе трудно было найти дом, причем настолько, что большая часть военных ниже генерал-лейтенанта по чину вынуждена была жить в палатках, поэтому тот факт, что гражданский имел в своем распоряжении целый дом, был доказательством его значимости.

Надпись мелом на двери гласила: «Майор И.Дж. Аллен», хотя этот человек не был военным и не носил фамилию Аллен, он был гражданским, любившим скрывать свою личность под псевдонимами.