Бернард Корнуэлл - Перебежчик

— Чепуха, Дятел, — Фалконер почувствовал приступ недовольства, как всегда бывало при общении с шурином, и, как обычно, пожалел, что Адам так упрямо отказывался покинуть Джонстона и принять командование Легионом.

Фалконеру не приходила в голову ни одна другая кандидатура, которую бы Легион принял вместо Бёрда, и даже у Адама, как допускал Фалконер, могли бы возникнуть трудности в попытке заменить дядю.

И это означало, как признался себе Фалконер, что Бёрд наверняка получит командование полком, иначе почему он не продемонстрировал ни намека на благодарность и готовность к сотрудничеству?

Вашингтон Фалконер считал себя человеком щедрым и добрым, и он хотел лишь ответной любви, но как часто вместо этого вызывал негодование.

— У солдат наверняка не возникнет искушения голосовать за Старбака, если им предложат хорошего командира одиннадцатой роты, — предположил Фалконер.

— И кого же, поведай мне, умоляю?

— Мокси.

Бёрд закатил глаза.

— Траслоу живьем его сожрет.

— Тогда заставь Траслоу подчиняться!

— Зачем? Он лучший солдат Легиона.

— Чепуха, — сказал Фалконер, но больше ему некого было предложить. Он вложил саблю в ножны, клинок со свистом вошел в их отделанное шерстью устье. — Скажи солдатам, что Старбак — предатель. Это должно охладить их пыл. Скажи, что его повесят еще до конца месяца, и скажи им, что сукин сын именно этого и заслуживает. А он и заслуживает! Ты чертовски прекрасно знаешь, что он убил беднягу Итана.

По мнению Бёрда, убийство Итана Ридли было лучшим, что сделал Старбак, но он придержал эту точку зрения.

— У тебя есть еще какие-нибудь приказы, Фалконер? — спросил он.

— Будь готов выступить через час. Я хочу, чтобы солдаты хорошо выглядели. Мы пройдем по Ричмонду, помни об этом, так что давай устроим представление!

Бёрд вышел из палатки и закурил черуту. Бедняга Старбак, подумал он. Он ни на секунду не поверил в его вину, но ничего не мог поделать, а учитель, превратившийся в военного, уже давно решил, что не позволит тому, на что не может повлиять он, влиять на него. Но всё же, подумал он, происшествие со Старбаком его опечалило.

Но поразмыслив, Бёрд пришел к выводу, что трагедия Старбака, без сомнения, будет забыта на фоне большей беды, вызванной вторжением Макклелана.

Когда падет Ричмонд, Конфедерация протянет в своем неповиновении еще несколько месяцев, но утратив столицу и отрезанный от сталелитейного завода Тредегара, самого крупного и эффективного на всём Юге, мятеж едва ли выживет. Странно, подумал Бёрд, вышагивая вдоль рядов палаток бригады, но с момента начала восстания, когда пушки обстреляли Форт Самтер, прошел ровно год.

Всего год, и теперь Север кружил вокруг Ричмонда, как огромный закованный в броню кулак, готовый нанести удар. Гремели барабаны, приказы вымуштрованных сержантов разносились эхом по сырому лугу, бригада готовилась выступить.

Когда Легион Фалконера отправился в путь на юго-восток, туда, где в сражении должна была решиться судьба Америки, в первый раз за несколько недель выглянуло из-за облаков солнце.

Лейтенанту Гиллеспи удалось выманить из Старбака лишь одно признание в совершенном правонарушении, и обнаружив это слабое место, Гиллеспи продолжил работать над ним с отчаянным энтузиазмом.

Старбак признался в том, что продавал паспорта ради денег, и Гиллеспи ухватился за это.

— Вы признаете, что выписывали паспорта, не заверив личность?

— Мы все так делали.

— Зачем?

— Ради денег, конечно.

Гиллеспи, и без того бледный, теперь совершенно побелел, услышав признание в такой аморальности.

— То есть вы признаете, что брали взятки?

— Конечно, брал, — ответил Старбак. Он был слаб, как новорожденный котенок, кишки и желудок сжигала боль, а лицо покрылось гнойниками в тех местах, где кротоновое масло попало на кожу.

Несмотря на то, что погода улучшилась, его по-прежнему все время трясло, и он опасался лихорадки. День за днем продолжались допросы, и день за днем ему вливали внутрь мерзкое масло, и он окончательно потерял счет времени, проведенному в тюрьме.

Вопросы казались нескончаемыми, приступы рвоты и поноса скручивали его днем и ночью. Больно было глотать воду, больно было дышать. Больно было жить.

— Кто давал вам взятки? — спросил Гиллеспи, поморщившись, когда Старбак сплюнул сгусток крови на пол. Ната усадили на стул — он слишком ослабел, чтобы стоять, а Гиллеспи не нравилось допрашивать валяющихся на полу людей. У стены, прислонившись к ней, стояли два охранника.

Они откровенно скучали. Разумеется, их мнения никто не спрашивал, да они и не возражали, но все же охранники считали, что ублюдок, хоть и северянин, невиновен. Но Гиллеспи с него всё не слезал:

— Кто? — настойчиво повторил он.

— Да все подряд, черт возьми, — Старбак был вымотан до предела.

— Майор Бриджфорд как-то пришел с пачкой чистых паспортов, и…

— Чушь! — резко перебил его Гиллеспи. — Бриджфорд не из таких!

Старбак пожал плечами, показывая, что ему глубоко и бесповоротно плевать, из таких майор или не из таких. Бриджфорд был начальником военной полиции армии, и он действительно приволок Старбаку пачку незаполненных паспортов на подпись. В благодарность за оказанную услугу майор поставил ему на стол бутылку ржаного виски.

Заходили к нему и другие старшие офицеры и даже десяток, не меньше, конгрессменов, и все — за одной и той же услугой, не ограничиваясь, как правило, скромной бутылкой алкоголя. Старбак, по требованию Гиллеспи, назвал всех, кроме Бельведера Дилейни. Юрист был его другом и благодетелем, так что Старбак посчитал своим долгом защитить его.

— Куда вы дели деньги? — спросил Гиллеспи.

— Спустил в «Джонни Уоршеме», — ответил Старбак. «Джонни Уоршемом» назывался крупнейший игорный притон города. Рассадник разгула и буйства с женщинами и музыкой. Охраняли его двое чернокожих, настолько крупных и мощных, что даже вооруженные военные полицейские не горели желанием с ними связываться.

Старбак и впрямь просадил в этом заведении часть денег, но большая часть была надежна спрятана в комнате Салли. Из опасения, что Гиллеспи отправится за девушкой, он не рассказал о тайнике.

— Сыграл пару раз, — добавил он. — Хреновый из меня игрок в покер, — его прервал рвотный позыв, и он охнул, пытаясь восстановить дыхание. Последние несколько дней Гиллеспи не притрагивался к кротоновому маслу, но Старбака по-прежнему скручивала боль в животе.

На следующий день Гиллеспи беседовал с майором Александером, который, глядя на неутешительные результаты допросов, недовольно морщился.

— Может, он всё же чист? — предположил он.

— Он янки, — возразил Гиллеспи.