Бернард Корнуэлл - Перебежчик

Хмурое солнце, отражавшееся в окнах, не могло скрыть висевшие в комнатах за их створками канделябры. Парадная дверь сияла в непривычном для глаз солнечном свете. У нее возникло неожиданное желание перейти улицу и дернуть за надраенную ручку звонка, но затем она решила, что внести двух окровавленных кроликов в дом, пусть даже с плохой репутацией, едва ли было лучшим способом спасти душу. А это, убедила она себя, и было причиной, по которой ей хотелось навестить Салли.

Она продолжила свой путь домой мимо запертыми на замок зданий с плотно прикрытыми ставнями, потому что их обитатели сбежали от приближающихся янки. В городе теперь было безопасней, с выводом войск увеличилось количество военных патрулей для защиты никем не охраняемого имущества.

Другие патрули прочесывали беднейшие кварталы города в поисках дезертиров, а газеты объявили, что власти ищут еще и шпионов, которые хотят предать Конфедерацию. Город наполнился слухами и страхом, а теперь еще и вздрагивал от звуков стрельбы.

Враг стоял у ворот.

Джулия добралась до родительского дома. Она на мгновение застыла, прислушиваясь к приглушенному грохоту тяжелых орудий, стреляющих у реки, и закрыла глаза, молясь, чтобы все юноши вернулись домой невредимыми. Сам собой в ее голове всплыл образ Старбака, его появление было таким неожиданным, что она рассмеялась. Джулия внесла кроликов в дом и закрыла дверь, отгородившись от звуков войны.

Письмо Бельведера Дилейни подполковнику Торну целую неделю было спрятано в сапожной мастерской на станции Катлетт. Ежедневно сапожник добавлял в тайник новые письма, пока, наконец, их накопилось достаточно, чтобы его путешествие окупилось.

Тогда он положил шестнадцать писем полковнику Уайльду в один большой конверт, закрыл мастерскую и объявил знакомым, что собирается доставить законченную обувь живущим вдалеке клиентам.

С тяжелой сумкой, наполненной залатанными ботинками, и нелегальной почтой, спрятанной за ее подкладкой, он направился на север. Миновав свой округ, он шел только по ночам, стараясь избегать партизанских патрулей — всадников, которые были известны тем, что вешали освобожденных негров на ближайшем суку, был ли у них паспорт или нет. Ему потребовалось две ночи, чтобы добраться до расположения федералистов к югу от Потомака, где он просто вошел в палаточный лагерь пенсильванской пехоты.

— Работу ищешь, черномазый? — окликнул его сержант.

— Почтальона, сэр, — сапожник стянул шляпу и пригладил волосы в знак уважения.

— У хижины маркитанта стоит почтовый фургон, но учти, я за тобой наблюдаю! Свистнешь что-нибудь, черный ублюдок, и мои солдаты потренируются на тебе в стрельбе.

— Да, сэр! Я буду вести себя как следует, сэр! Спасибо, сэр!

Почтальон взял большой конверт, наклеил марку, бросил на прилавок сдачу и велел сапожнику убираться. На следующий день на стол подполковника Уайльда в департаменте генеральной инспекции в Вашингтоне положили шестнадцать писем, где они ожидали внимания подполковника вместе с еще сотней других.

В конторе подполковника ощущалась прискорбная нехватка персонала, поскольку в результате быстрого продвижения армии США департамент стал тем местом, куда сваливались задачи, которые другие департаменты не могли или не желали выполнять.

Среди этих задач была и оценка поступающих из Конфедерации разведданных, с которой гораздо лучше могла бы справиться Секретная служба, но не все в правительстве США разделяли веру генерала Макклелана в детектива Пинкертона, и таким образом в Вашингтоне образовалась отдельная разведслужба, чьи обязанности, как все дела без твердой принадлежности, были возложены на Департамент генеральной инспекции.

Именно из-за этих случайно возложенных обязанностей предложение об услугах, направленное Бельведером Дилейни в начале войны, оказалось на столе у подполковника Торна. С тех пор Дилейни, как и множество других сочувствующих северянам жителей Конфедерации, посылал свои материалы Торну, а тот добавлял эти письма к огромному потоку подобной корреспонденции, которая угрожала в один прекрасный день затопить контору, и так уже перегруженную совершенно посторонними задачами.

Таким образом, когда письмо Дилейни попало в контору Торна, того не было в Вашингтоне, он находился в Массачусетсе в инспекционной поездке по северным морским фортам, и не планировал вернуться ранее мая, так что письмо Дилейни дожидалось в Вашингтоне, пока полковник Торн подсчитает все пожарные ведра и сортиры в форте Уоррен.

Торн подумал, что он не за этим поступил в армию, по-прежнему живя надеждой на то, как однажды будет галопировать по покрытому дымом полю и спасет страну от беды.

Полковник Торн, с прямой, как палка, спиной, окаменевшим лицом и немигающими глазами, как и всякий солдат мечтал и молился о том, что будет сражаться за свою страну хотя бы на одной битве, до того как новый Наполеон приведет Америку к окончательному миру. А тем временем письма зарастали пылью.

Мину оставили, чтобы командующий Потомакской армией мог своими глазами увидеть, до какой низости пали войска мятежников.

— Лишь благодаря милости всемогущего Господа мы обнаружили ее до взрыва, хотя Бог знает, сколько еще взорвались без предупреждения, — говорящий был низкорослым и резковатым майором инженерного корпуса в сорочке с подтяжками и выглядел уверенным и компетентным, напомнив Старбаку Томаса Траслоу.

Генерал-майор Макклелан спрыгнул с коня и распрямившись подошел осмотреть мину, скрытую в бочке с неграмотной надписью по трафарету: «Сушеные устрицы, г-да Мур и Карлайн, Маунт-Фолли, Ва.». Макклелан в своем безукоризненном синем кителе с двойным рядом медных пуговиц и прекрасным позолоченным ремнем осторожно подошел к бочке.

— Мы ее обезвредили, сэр, как видите, — майор, должно быть, заметил нервозность генерала. — Но это была просто ужасающая штука, просто нечто, сэр.

— Какая низость, — сказал Макклелан, по-прежнему сохраняя дистанцию с устричной бочкой. — Отвратительная низость.

— Мы нашли ее вон в том доме, — майор махнул в сторону маленькой покинутой хозяевами фермы, стоявшей в сотне ярдов от дороги.

— Мы принесли ее сюда, чтобы вы посмотрели, сэр.

— Так и следует, чтобы весь мир мог посмотреть! — Макклелан распрямился, одной рукой взявшись за застежку кителя и с морщинкой озабоченности на лице. Этот хмурый вид, как отметил Старбак, был постоянным спутником нового Наполеона.

— Я бы не поверил, — медленно и громко произнес Макклелан, чтобы собравшиеся у дороги всадники могли расслышать каждое слово, — что люди, рожденные и воспитанные в Соединенных Штатах Америки, даже пораженные пороком отступничества, могли пасть до подобного хитроумия и столь зловещих механизмов.