Режин Дефорж - Смех дьявола

Глухие раскаты помешали Леа продолжать следить за их разговором.

— Это военные склады, — сказал один из них.

— Они подожгли склады за Эйфелевой башней и несколько кафе. Значит, скоро конец. Коллабо бегут, как крысы. Мы не услышим больше голоса Жана Эроль-Паки, «радиожурнал» умер. Люшеры, рабате, бюкары, кусто, боннеры, иначе гестаписты, взяли курс на Германию. Только и остался, и я очень хотел бы знать, почему, — сказал Юлондин, указывая на Бразийяка.

— Может быть, из какого-то представления о чести. Я не могу больше ненавидеть его. Мне его жаль.

— Почему ты его ненавидишь?

— О, это старая история с грязной статьей о моем отце, появившейся в 1937 году.

— Я припоминаю! Она называлась «Критический возраст господина Мориака».

— Да. Низкие выпады Бразийяка глубоко задели меня, хотел разбить ему физиономию.

Леа положила деньги на столик и встала. Мужчины проводили ее взглядом.

— Красивая девушка!

— Да, очень красивая девушка!

Если бы не отдаленные взрывы военных складов, начало этого душного дня, 18 августа 1944 года, походило бы на обычное летнее утро. Все было спокойно. Немногочисленные прохожие двигались неторопливым шагом туристов. Проезжали на велосипедах улыбающиеся девушки. Группа молодых людей оживленно спорила перед церковью Сен-Жермен-де-Пре. В витрине книжного магазина продолжали желтеть несколько залежавшихся экземпляров журнала «Мартино». В скверике. около церкви старушка развертывала газетную бумагу с едой для кошек и, положив ее под деревом, звала:

— Кис-кис… идите, мои красавицы.

На площади Фюрстенберга бродяги оспаривали друг у друга последний глоток вина. На улице Сены две консьержки на пороге своих дверей не переставали обсуждать события вчерашнего дня. На перекрестке Бюси прилавки торговцев фруктами и овощами были безнадежно пусты, что не мешало безропотным покупательницам вставать в очередь. Улица Дофин была пустынна. На улице Сент-Андре-дез-Ар мальчишки гонялись друг за другом с деревяшками вместо пистолетов, прячась в подворотнях двора.

— Паф, паф… Сдавайся, ты убит…

Леа бесцельно бродила по улицам.

Она очутилась на площади Сен-Мишель. Люди толпились вокруг платана. Протиснувшись между ними, она подошла к дереву. На него была наклеена маленькая белая афиша с перекрещенными трехцветными флагами. Она прочла:

«Временное правительство Французской республики.

Союзники у ворот Парижа. Готовьтесь к решающей схватке с оккупантами. В Париже уже начались бои.

Ждите приказов либо на афишах, либо по радио, чтобы действовать. Бои будут вестись в каждом департаменте».

Не было парижанина, который не понимал бы, что наступающие дни, даже часы, приведут к освобождению города или к его разрушению. Некоторые активно готовились к этому, большинство же твердо решило сидеть дома и ждать ухода немцев, чтобы потом выразить свою радость.

А Леа постоянно колебалась между ненавистью и страхом, местью и забвением. Она переходила от одного состояния к другому с быстротой, сделавшей ее чересчур нервной. Беспокойные ночи без сна оставили следы вокруг ее глаз. Взбитые локоны лишь подчеркивали болезненную худобу ее лица.

Ей нужно действовать и установить связь с членами сети, о которой ей говорил молодой врач из Лангона, подобравший их с Шарлем на дороге и посадивший в Пордо в один из последних поездов, уходивших в Париж. Эго было тревожное путешествие, продолжавшееся два дня из-за поврежденных путей и бомбежек, заставлявших пассажиров выбегать из вагонов, чтобы броситься на землю. Леа машинально следовала за другими, безразличная к опасности и хныканью Шарля, не выпускавшего ее руки. Сердечная встреча с тетками и сестрами не одолела ее безразличия ко всему. Только голос Руфи вывел ее из апатии. Слезы, пролитые ею, вернули ей отчасти желание жить, не вернув, однако, ту веру в себя, что когда-то давала ей силы.

До вечера Леа бродила по Парижу, в котором чувствовалось напряженное ожидание. Наконец, незадолго до комендантского часа, голод привел ее на Университетскую улицу, где Эстелла могла предложить ей только немного холодного пюре и кусок плохого камамбера. Сразу успокоившаяся Альбертина де Монплейне не упрекнула ее за долгое отсутствие. Шарль, не желавший ложиться, пока она не вернется, заснул, протянув к ней ручонку.

Кошмары не давали Леа заснуть. Только на заре они немного отступили.

— Вставай, вставай…

От толчков Лауры Леа выпрямилась и посмотрела непонимающе на сестру.

— Просыпайся. Внутренние Силы заняли префектуру полиции. Полицейские сражаются вместе с ними.

— Кто тебе это сказал?

— Франк, товарищ, которого ты не знаешь. Он живет в огромной квартире на бульваре Сен-Мишель, его окна выходят сразу на бульвар, улицу Ля Гюшетт и набережную. Он мне звонил. Вместе с друзьями они танцевали и пели всю ночь. Закрывая ставни, он заметил около семи утра людей, по одному или по двое переходящих мост Сен-Мишель и направляющихся к Нотр-Дам. Заинтересовавшись, он оделся и спустился на улицу. Там он присоединился к ним и очутился на паперти собора, где столпились и ожидании, тихо разговаривая, люди. Из их слов он понял, что это полицейские в штатском. Подъехал грузовик. Агентам роздали несколько винтовок и пять или шесть автоматов. Видимо, был отдан приказ, потому что они придвинулись к главным воротам префектуры. Франк последовал за ними. Створки раздвинулись, и толпа в молчании заполнила большой двор. Высокий человек в костюме цвета хаки с трехцветной повязкой, поднявшись на крышу автомобиля, кричал: «От имени Республики, от имени генерала де Голля я занимаю префектуру полиции!» Часовые без сопротивления позволили разоружить себя. Собравшиеся подняли знамя и запели «Марсельезу». Франк, отнюдь не сентиментальный, сказал, что он чуть не заплакал. Кажется, назначен новый префект, Шарль Лизе, по-моему. Слушай, идем туда, это будет забавно.

— Забавно? Не думаю. Интересно, может быть, — сказала Леа, вставая с постели.

— Ты спишь совсем голая?

— Я забыла, уезжая, захватить ночную рубашку. Оставь меня, я хочу заняться своим туалетом.

— Поторопись, я жду тебя на кухне.

— Хорошо, только ничего не говори теткам.

— Конечно, я ведь не сумасшедшая.

Немецкие солдаты в шлемах, проезжавшие в открытом грузовике по бульвару Сен-Жермен, прижимая к себе свои винтовки и автоматы, приветствовали возгласами двух миловидных девушек на велосипедах.

— У них не очень встревоженный вид, — заметила Леа, повернувшись.

Пустынный бульвар простирался перед ними. На углу улицы Драгон немец направил на них автомат.

— Проезжайте или я буду стрелять!

На столиках кафе «Две мартышки» и «Флора» недопитые чашки и стаканы ожидали возвращения посетителей, укрывшихся внутри. По улице Рен несколько человек бежали в разных направлениях. Короткая очередь, и двое из них упали. С перекрестка Мабийон молодые люди в белом с нарукавными повязками Красного Креста устремились в сторону выстрелов. На перекрестке Одеона проезд загораживал танк. Сестры свернули на улицу Бюси. Железные шторы большинства магазинов были опущены, хозяева кафе торопливо убирали стулья. Озабоченно пробегали с носилками люди с трехцветными повязками. Один из них сказал им: