Режин Дефорж - Смех дьявола

— Папа, защищай меня.

— Я всегда буду защищать тебя, но уже поздно, тебе надо ложиться спать. Я приду пожелать тебе спокойной ночи.

— Леа тоже.

— Разумеется, Леа тоже.

— Пошли, шагайте, непослушное войско.

— Спасибо, Лаура, спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Оставшись одни, они долго молчали, куря американские сигареты. Лоран встал и подошел к открытому окну. Не оборачиваясь, он попросил:

— Расскажи мне, как была убита Камилла…

— Мадемуазель Альбертина, вас к телефону.

— Спасибо, Эстелла.

— Алло… Да, это я… Здравствуйте, месье… Разумеется, я согласна принять свою племянницу и поручиться за нее… Когда?.. В течение дня!.. Как вас отблагодарить, месье Тавернье?.. Отпустить Леа пообедать с вами? Мне кажется, это будет трудно в день возвращения ее сестры… Вы хотите, чтобы я ее позвала? Она спит еще, она провела часть ночи в разговоре с месье д’Аржила… Хорошо… Я ей передам, что вы позвоните сегодня вечером.

Альбертина де Монплейне положила трубку и в раздумье отправилась в свою комнату. Она села в старое вольтеровское кресло, особенно любимое ею. Ее сердце колотилось. Ее руки, став влажными, впились в подлокотники. Понемногу радость от предстоящей встречи с Франсуазой угасла, уступив место нарастающей грусти. Как будут вести себя жители дома, торговцы квартала, их друзья, увидев ту, которая, как все знали, обстрижена за то, что была любовницей немца? Всю свою жизнь она провела в согласии с обществом, теперь же чувствовала себя отщепенкой. Уже в последние месяцы оккупации от нее не скрывали неприятных суждений о немецком «женихе» Франсуазы и о поведении Лауры. Лиза, более общительная, от этого очень страдала и даже отказалась от своего еженедельного бриджа.

Альбертина упрекала себя за недостаточную твердость по отношению к дочерям Изабеллы, за которых после смерти их родителей чувствовала себя ответственной. Она сознавала, что полностью побеждена событиями и столь различными, но одинаково упрямыми характерами своих племянниц. «Я не была на высоте моей задачи, я не смогла уберечь этих детей. Что сказала бы их мать?.. Что станет с бедной Франсуазой после этого испытания?.. Отто, конечно, погиб… Мать-одиночка — вот слово, которое бросят ей в лицо, если не что-нибудь похуже… И этот миленький маленький ангел!.. О, Боже мой, сжалься над нами… Дай Франсуазе силу преодолеть свое горе и свой позор… Прости меня, ты доверил мне дело, с которым я не справилась… Прости меня, Господи».

Альбертина плакала, обхватив голову руками. Погрузившись в свое горе, она не слышала, как открылась дверь.

— Милая тетушка, что с тобой?

Присев около старой девы, Леа попыталась раздвинуть руки, покрытые коричневыми пятнышками.

— Тетя Альбертина, успокойся, прошу тебя.

Наконец пальцы разжались. Перед искаженным горем лицом этой женщины, внешне холодной и умевшей не обнаруживать своих чувств, Леа прониклась жалостью и сомнением. Как? Даже она, такая сильная, такая сдержанная, такая спокойная?.. Целый мир детских очевидностей уходил прочь, оставляя ее беззащитной. При виде горящего Монтийяка в ней что-то умерло, замкнуло ее в отчаянии, оставив ей только силу, чтобы оберегать сына Камиллы и выжить. В эту ночь она отдала всю свою энергию, чтобы утешить Лорана. Но можно ли утешить, если сама безутешна? И вот теперь! Какие найти слова, чтобы вернуть мужество этой любимой женщине? Камилла сумела бы. Но слова нашла сама Альбертина.

— Поднимись, дорогая… Я старая дура… Минута усталости… Я не имею права жаловаться, другие страдали гораздо больше меня.

Она тщательно вытерла глаза и добавила:

— Звонил месье Тавернье. Франсуаза должна быть здесь после полудня.

— Поэтому ты плакала?

— И да, и нет. Пойми меня правильно, я очень рада ее возвращению, однако все же немного беспокоюсь.

— Мне он ничего не передавал?

— Он хотел пригласить тебя на обед, я сказала, что сегодня это невозможно.

— Но почему ты так ответила?

Альбертина поднялась, сурово взглянув на Леа.

— Твоя сестра нуждается в общей поддержке, и я подумала, что было бы лучше, если бы ты была здесь.

Леа опустила голову, почувствовав навалившуюся усталость.

— Так или иначе, он позвонит тебе сегодня вечером… Не говори о моих переживаниях Лизе, это причинило бы ей боль. Ты знаешь, это прямая и простая натура. Еще больше, чем я, она потрясена всем происходящим, и это не проходит без вреда для ее здоровья. Обещаешь мне это?

Леа обняла свою тётю.

— Конечно, обещаю. Можно попросить у тебя совета?

— Конечно, дитя мое. О чем идет речь?

— Видишь ли…

Она запнулась. Зачем, в самом деле, говорить об этом, когда все так перепуталось в ее сознании.

— Что ты замолчала?.. Об этом трудно говорить?

— Я решила пойти в Красный Крест.

— В Красный…

Скажи Леа «я хочу» вместо «я решила», и она, может быть, не кинулась бы сломя голову в эту авантюру. Но Леа, приняв определенное решение, не могла уже отступить, гордость мешала ей.

— Ты все слышала: я решила записаться в Красный Крест.

— Но ты не сестра милосердия! — воскликнула мадемуазель де Монплейне.

— Я запишусь не как сестра милосердия, а как водитель.

— Но почему такое намерение, когда ты нужна нам всем? А Монтийяк? Ты подумала о Монтийяке?

— Монтийяк разрушен!

— Его можно восстановить!

— На какие деньги? У нас нет средств!

— Нотариусы…

— Имение заложено, черт возьми!..

— Леа!

— О! Прошу тебя! Время светских разговоров прошло, кончилось, как и Монтийяк.

— Подумай о своих сестрах, о Шарле, любящем тебя, как свою мать.

— Мои сестры прекрасно обойдутся без меня. Посмотри на Лауру, это деловая женщина. Что же касается Шарля, то у него есть отец.

— Когда ты так решила? Почему?

— Когда? Я не знаю… Может быть, этой ночью, видя горе Лорана, вспоминая о смерти Камиллы, тетушки Бернадетты, Сидони, Рауля Лефевра, Пьеро и стольких других. Я хочу находиться в войсках генерала Леклерка, хочу вместе с ними войти в Германию, я хотела бы быть мужчиной, чтобы держать автомат и сражаться… Я хотела бы иметь возможность убить сотни их…

— Замолчи, моя девочка, ты сошла с ума.

Леа была вне себя, лицо покраснело и исказилось, глаза сверкали от ненависти, рот был перекошен.

— Может быть, но я хочу видеть, как они страдают, я хочу присутствовать при их поражении, хочу видеть, как они бегут по дорогам под бомбами, видеть их развороченные животы, вырванные глаза, видеть их сожженных детей… Я хочу видеть их города разрушенными, их поля опустошенными, их дома разграбленными… Особенно я хочу видеть их униженными, как они унижали нас, хочу видеть их покорными, какими были мы, хочу видеть, как они ползают на коленях… я хочу, чтобы они погибли…