Виктор Ахинько - Нестор Махно

— Чертова дюжина, — пересмеивались чекисты. Но не уходили, ждали новых «гостей». Тут явно была намечена сходка. Значит, пожалуют и главари.

— Маковой росинки во рту не было. Дайте хоть кусочек хлеба, — попросил Цинципер. — Жандармы и те кормили.

— Ишь ты, а где взять? — откликнулся Михаил Фридман. — Мы тоже голодные. Ждали вас, ждали. Нет, чтобы прибежать поскорее!

— Неплохо замечено, — усмехнулся Хиля, потирая руки, — Да вон же на подоконнике. Готовая закуска!

— И рюмку налить? — еще пошутил Фридман, подавая хлеб с посудой.

Уже было светло, когда к дому подошел тот, кого больше всех ждали — организатор и вдохновитель анархистов подполья Петр Соболев. Холодными молочно-голубыми глазами он опасливо взглянул на подоконник и обмер. Условного сигнала — тарелки с хлебом — там не было. Это — провал! Засада! Может, уже и целятся из подъезда!

В первый раз нервы подвели испытанного конспиратора, и он побежал по тихой, пустынной улице. За ним тут же устремились трое чекистов. Петр кинул гранату. Она со стуком покатилась по мостовой и… не взорвалась. Соболев отстреливался из двух стволов. Чекист дернулся и упал. За ним второй. Вот и Тверская. Перебегая ее, Соболев поразил последнего преследователя и свернул в Гнездиковский переулок, совсем выпустив из виду, что там же находится уголовный розыск!

На выстрелы выскочил дежурный и схватил бегущего в охапку. Петр пальнул ему в грудь. Из окна это увидел начальник уголовного розыска и на самокате (так называли велосипед) стал догонять преступника. Соболев кинул оставшуюся фанату, но и она… проклятье!., не взорвалась. Начальник прицелился и разрядил в убегавшего всю обойму.

Теперь следствие знало уже почти всё об анархистах подполья. Многие из них давали показания. Особенно откровенен был Михаил Тямин, полагая, что большевики такие же революционеры, как и он сам, а потому поймут и пощадят его, и отправят, допустим, на фронт.

Дополнительно показываю…

Типография, а может быть, и адские машины находятся на даче в Краскове по Казанской ж. д. Эту дачу дал подпольникам некто Педевич, служащий Продпути. Вероятно, на даче есть Таня (жила на Арбате, 30, 58), затем наборщики Паша, Митя, может быть, Соболев, Азов, Барановский. Прислуживает на даче девушка, которая не связана совершенно с подпольниками.

В Красково немедленно направили отряд чекистов, вооруженных до зубов. Торопились еще и потому, что завтра — годовщина Октябрьской революции. А вдруг анархисты, разъяренные арестами, решатся на крайнюю меру — попытаются все-таки взорвать Красную площадь!

Сашка Барановский коротал время на даче вместе со всеми, кого не успели взять. Позавтракал и захотел в туалет.

— Ты куда? — поинтересовался всегда веселый светлый Яша Глазгон, что остался за старшего.

— Да тут. В лесок, рядышком.

Шурка присел под сосенкой и… услышал выстрел! Что за оказия? Выглянул осторожно — мать родная! К дому, пригибаясь, крались чекисты. Напасть сзади? Одному? Глупо! Их тут стая, и по ним уже палили из наганов, рвались гранаты. Сашка юркнул в кусты. В суматохе никто его не заметил. Он пришел на станцию и уехал в Москву, где попал в засаду на конспиративной квартире…

А перестрелка на даче продолжалась. Чекисты готовились взять ее штурмом, когда просторный деревянный дом… поднялся над землей! Взрыв потряс окрестности. Дача рухнула и загорелась. Не желая сдаваться, анархисты подожгли «адские машины»…

Заведовавший бюро фальшивых паспортов Михаил Тямин в списке расстрелянных не значился. Как и взятый последним Донат Черепанов, который заявил на следствии:

— Об одном сожалею: при аресте меня схватили сзади, и я не успел пристрелить ваших агентов. То, что сейчас творится, сплошная робеспьериада!

По долгу воина и гражданина докладываю, что противостоять Конной армии Буденного я не могу… В моем распоряжении около 600 сабель Кавказской дивизии и 1500 сабель — остатки корпуса Мамонтова. Остается Терская дивизия, но она по Вашему приказу забирается для уничтожения махновских банд. В силу выше изложенного даю приказ — завтра оставить Воронеж.

Генерал Шкуро.

Хмурым вечером возвратился к себе в особняк начальник контрразведки первого корпуса Лев Зиньковский (настоящая фамилия — Задов была сменена, в семнадцатом, и среди махновцев ее почти не знали). Он начал перебирать бумаги. На душе кошки скребли: впервые почувствовал, что Батько вроде заблудился, потерял след, а может, и голову. Ну что это, простите, за воззвание? Куда оно годится? Зиньковский читал:

Граждане.

Буржуазия всё хихикает, видя наши неудачи на некоторых фронтах. Я скажу свое последнее слово: напрасно она злорадствует, надеется на наше поражение и торжество юнкерского белого Дона и Кубани. Временная неудача наша на этом участке — есть гибель буржуазии. Для этого приняты мною меры. От рук оставшихся здесь начальников по обороне г. Александровска т. Калашникова и его помощника т. Каретника, должна постигнуть гибель всей буржуазии и всех ея приспешников…

Да здравствует социальная Революция!

«Это же безмотивный террор! — размышлял Лев Николаевич. — За что мы костерили, порой презирали покойную, не тем будь помянута, Марусю Никифорову? Хватала миллионера — и пулю в лоб! Теперь сами взялись. Эх, Батько, Батько». В списке, который он вручил Зиньковскому для бессудной расправы (а составил его тезка и шеф Голик), значилось 78 человек. Их арестовали. В большинстве это были евреи. Как ни крути, а выходило, что он, Лева, должен стать черносотенцем! Всякое случалось. Контрразведка — не пансионат благородных девиц. Но чтобы такое! «Нашли козла отпущения. Нет, Батько определенно сломался. Не могу я это выполнить!» — решил Зиньковский, невольно вспомнив свою семью.

Их у крестьянина Николая Задова было десятеро: шесть дочерей и четыре сына. Старший — Исаак занимался извозом, во время войны разбогател и давно не давал о себе знать. Что же он — враг? А вот Наум — кустарь в Юзово. Совсем не друг. Даник же всегда рядом. Сначала в еврейской школк^седере, потом на мельнице, где таскали мешки, затем в доменном цехе. Лева высок и силен. Взяли каталем. По двенадцать часов в сутки гонял тачки с рудой, коксом, известняком и весь был пропитан красной пылищей — не отмоешься. Потому каталей на квартиру не брали. Ютились у мужиков, в мазанках. Идешь по грязной улице, а сзади бегут пацаны с криком: «дяденька, дай лапоть — чай заварить!» Одни взрывы чего стоили! Чугунная плита пробила кровлю домны и со свистом грохнулась около Левиной тачки! Это называется жизнь? Да лучше в тюрьму! Он стал анархистом, эксом.