Виктор Ахинько - Нестор Махно

Пока выводили коней, резали телефонные провода на столбах и расстреливали пойманного начальника варты, вокруг убитых собрались крестьяне.

— Вы-то пойидэтэ, а нам як? — спросил Нестора Николай Клешня. Руки, губы его тряслись. Только теперь он понял, в какой капкан попал по собственной воле, и надеялся, что этот Махно, «защитник трудящихся» все-таки ж придумает выход, не посмеет просто так удрать. Клешня продолжал, чуть не плача: — Оцэ дывиться: за кожного нимця нашего повисять. У йих же такый закон!

— Отправляйтесь с нами, — жестко посоветовал Нестор. В его тоне уже не было и следа той доброжелательности, с которой они беседовали вечером за чаркой и домашней колбасой.

— Та куды ж? А симья? — не терял надежды Клешня.

«Какой из него боец? — с презрением подумал Махно.

— Как из моего г… пуля!» Стоящие рядом бабы плакали. Над ними свежим ветром несло темных запоздалых птиц.

— Вин правильно кажэ, — вступил в разговор беззубый дедок с впавшими щеками. — Всих нэ забэрэтэ с собою, а нас тут пококають. У йих порядок: дэ найдуть свого покойныка, там и карають.

Нестор сжал губы так, что их совсем не стало видно.

— Несите лопаты, — приказал. — Погрузите трупы на подводы и закопайте в помещичьем леску. Хай вин за все и отвечает. Не падайте духом. Мы еще вернемся. По коням!

Петр Лютый в последний момент увидал руки молодой тетки, что провожала их. Грубые от земляной работы, с крупными венами, они жалко, беспомощно вздрагивали, и ему стало не по себе…

Отъехав порядочно от Марфополя, отряд спустился в балку, чтобы передохнуть, скрыть следы, да и надо было решить, что делать с тремя пленными, которых везли на подводе. Не таскать же их за собой.

— Ты откуда? — спросил Нестор мрачного усатого хлопца в австрийской форме.

— С Галычыны мы, — он локтем указал на соседа.

— Кем работал?

— Столяром.

— А ты?

— Зэмлэроб.

— Дисциплинку забыли! — подскочил к ним Ермократьев. — На фронте вы нас, русских, не больно-то жаловали. Император Франц Иосиф вам дороже. Ану слазь!

Приперлись на чужую землю, сволочи, еще и выпендриваетесь!

— Цэ наша, украйинська зэмля, — тихо озвался столяр, сползая с подводы. За ним последовали и те двое.

— Это, елки-палки, русская земля! — горячился Павел.

— Не будем делить. Всех она примет, — заметил Махно.

У него созрела идея, и этот спор был сейчас неуместен.

— А ты кто? — обратился он к третьему пленному.

— С Полтавы.

— Зачем подался к гетману в каратели?

— Мы служим нэ йому, а наший Украйини.

Нестор усмехнулся. Ему понравилось, с каким достоинством отвечал этот мужичок в вышитой, правда, грязной сорочке вместо гимнастерки, жизнь которого висела на волоске.

— Да ты, видать, из богатеньких? У Скоропадского нищие не в почете. Не так ли?

— Мы вси за народ.

— Ну что, Алеша, отпустим? — обратился Махно к Чубенко. — Хай расскажет (он явно не глуп), что мы не живодеры, как их варта.

— Я не против.

— Иди, иди! — поторопил пленного Лютый. Но тот не мог поверить в свое счастье и топтался на месте.

— Просить надо, елки-палки? — гаркнул Ермократьев. — Ишь ты, большой пан. Возьмем и передумаем!

Только теперь полтавчанин пошел, не ускоряя шаг. Ожидал пулю в спину, однако не побежал, терпеливо карабкался по склону балки.

— А с вами… особый разговор, — Нестор ткнул пальцем в грудь мрачного галичанина. — Предлагаю написать обращение к солдатам. Земля, говорите, одна, родная, украинская. Так?

— Так, — подтвердили пленные. Их поразило, как легко отпустили полтавчанина. «Свойи. Царю служылы. От и жалко», — решили они.

— Зачем же тебе, столяру, угнетать гуляйпольских тружеников? Ответь! — потребовал Махно.

— Нэ знаю.

— Может, ты, черная кость, зэмлэроб, объяснишь?

— Офицеры трэбують, и мы прысягалы. Аслово трэба дэржать.

— Земля, значит, украинская у вас, а присяга австрийская. Ловко получается, хлопцы. Не-ет, на двух стульях сегодня не усидите. Выбирайте одно. Согласны писать?

Галичане едва заметно кивнули.

— Петя, дай тетрадь.

— Там же вирши, Нестор.

— Скорее, а то полтавчанин подмогу приведет. Пиши посередине:

Солдаты!

Гуляйпольская повстанческая организация предлагает вам всем не слушаться своих озверевших офицеров. Перестаньте быть убийцами украинских революционеров, крестьян и рабочих, палачами их освободительного дела. Поверните штыки против тех, кто привел вас сюда. Нам нечего делить. Советуем по совести: уезжайте в Галичину, Австрию и Германию и освобождайте там угнетенных братьев и сестер.

В противном случае, солдаты, мы будем принуждены убивать вас и вырезать поголовно. Выбирайте, что лучше. Потом не жалейте.

— Все, Петя. Как твоя фамилия, столяр?

— Володымыр Оленюк.

— Подписывай! — велел Махно. — И на другом листе тоже. Это документ для нас. А ты?

— Олэсь Бандура.

— Давай и свою каракулю. Вот так. Теперь забирайте листок и валяйте на все четыре стороны. Живо!

Не долго думая, галичане побежали.

— Стой! — приказал Нестор, и усмешка играла на губах.

Двое ошарашенно оглянулись, оцепенели. Неужели конец? Уж больно легко отпустили. Сейчас пальнут! Вместо выстрела они услышали:

— Запомните, браты, у рабов нет и быть не может родной земли. Ступайте!

С дороги галичане приметили (Махно и это учел), что отрядец выбрался из балки и уехал направо. Но они не видели и не могли видеть, как он повернул затем назад и направился совсем в другую сторону.

Агроном Михаил Дмитренко, круглолицый, коренастый, в добротном костюме, выпил чарку в шинке и, не закусывая, что было на него не похоже, пошел по деревянному тротуару. На душе кошки скребли. «Капкан, капкан», — навязчиво лезло в голову дурное слово. Оно прилипло к нему с самого утра, когда появился во дворе рябой, обычно разбитной хлопец, племянник из Марфополя — сын Николая Клешни.

— Не спится? — удивился дядя. — Батько прислал?

Хлопец как-то загадочно молчал, краснел и вдруг заплакал.

— Ану в хату, Костя, — велел Дмитренко, впервые обнимая племянника. — Ану говори.

— Нэма… билыне… батька.

— Та дэ ж вин? — Михайло сжал зубы от недоброго предчувствия, что поселилось в нем еще с тревожной весны.

— Махно був… — Костя зарыдал.

Дядя дал ему воды. «Неужто за пособничество… отомстили Николаю? — терялся в догадках Дмитренко. Предчувствие беды усилилось. — Теперь же моя очередь!» Племянник выпил, смахнул слезы и продолжал:

— Стоял Махно у нас, а тут варта. В капкан попали. Он их и покосил. А потом… солдаты… батька…

Вспомнив об этом тяжелом разговоре, Дмитренко наклонил голову и так шел мимо коммерческого банка, когда услышал:

— Пан агроном! Что закручинились?

Перед ним вертелся молодой еврей. Руки, плечи его то и дело беспокойно дергались, но темные с синевой глаза смотрели пристально, вприщур. Это был командир взвода уже разбежавшейся еврейской роты Леймонский.