Виктор Ахинько - Нестор Махно

— Вы хотите, чтоб в чека работали наши люди? Да? Ну так кто же согласится на это, если пустим в расход Глущенко?

Командиры призадумались. Верно говорит, верно.

— Хай твои люди проникают хоть на тот свет! А покушаться на Батьку не позволим! — категорически возразил Семен Каретник.

— Сама думка про это губительна для революционера, — добавил Алексей Марченко, и арестованных приговорили.

Но даже когда Зиньковский взвел курок, Федор верил, что это игра, его пощадят, дадут новое задание, как и раньше. Иначе проклятая кутерьма, именуемая жизнью, теряла всякий смысл. Он сказал с надеждой:

— Боже вам помоги…

Умолк шум печатного станка, курьеры увезли пачки газеты «Вольный повстанец», а ее редактор Петр Аршинов, сутулясь, вышел во двор. Сюда же из-за крестьянской хаты пыталась заглянуть и тусклая луна. «Одинокая, вроде меня», — вздохнул Аршинов. Личная жизнь его не сложилась. Вот таким же сухим, теплым вечером обнимал когда-то… В другой жизни, явно не в своей… Фиолетовые Цвели георгины, чьи-то ульи оказались рядом, пахло сотовым медом… Эх, Зоя, Зоя. Сколько же лет утекло? Пятнадцать? Вроде того. Звездочка ты моя падучая. Кому светишь и греешь ли?

Были и потом встречи, бесследные расставания. Обидно. Кого ни возьми вокруг: того же Нестора, Барона, Васю Куриленко, Семена Каретника — у всех семьи, любимые жены. «А я… как это говорят? — не находил слов Петр Андреевич. — Да, мышиный жеребчик! Истинно так. Скачу с юности за мечтой. Даже своего угла не заимел».

Сын слесаря и сам слесарь, он стал профессиональным революционером, сидел за убийство в Бутырках с Махно, учился в Париже, Вене, увлекался симфонической музыкой и стал… рабочим-интеллигентом. Хуже не придумаешь: и тем и другим чужой! Так иногда казалось Аршинову, вот как сейчас, под этой луной-одиночкой.

Да и вся их армия разве не такая же? Мечется между Врангелем и красными, как инородное тело. Но тут уж ничего не поделаешь: порыв к свободе всегда редок и своеобычен. Аршинов не связывал его с национальными особенностями украинского или еврейского народов. Темных заковык редактор всячески избегал.

Арон Канторович (Барон), с которым Петр Андреевич приехал к Батьке, сразу же поставил вопрос ребром: надо затабориться и, не мешкая, строить новую, вольную жизнь! Командиры пожимали плечами: вроде грамотный, теоретик, а несет околесицу. Да завтра же комиссары или добровольцы окружат и замесят из нас грязь!

От села к селу войско повстанцев росло. В него вливались и те, кого в свое время Виктор Билаш предусмотрительно послал на север, на восток. Махно тогда возмущался: «Распылил армию!» А теперь из полтавских лесов выползли более трех тысяч партизан Христового. Им снова выдали оружие и деньги. 700 штыков привел Матяж, что был за самостийну Украину без Петлюры, 600 — матрос Живодер, еще в прошлом году красный комбриг, 500 — кулак Левченко, эсер по убеждениям, петлюровец по принадлежности и военный комиссар уезда по должности. «Какие колоритные фигуры! — радовался Аршинов, разглядывая кряжистых мужиков. — Сколько сил таится в народе! Неужели это… можно истребить? И как Батько умеет держать их в кулаке!»

Помимо всего прочего, Петр Андреевич еще писал историю этого невиданного движения, где не только бунт, как у Спартака или Разина, но и ясная цель: освобождение труда! Собранные документы зимой потерялись, но редактор не унывал, собирал новый архив и, беседуя с командирами, готовил для будущего их биографии, фиксировал всякие происшествия.

На подходе к городам армия зримо распухала. Так было под Изюмом, Зеньково, и редактор «Вольного повстанца» радовался: какой революционный энтузиазм! Проснулась Украина! Жалко, нет кинокамеры, и Петр Андреевич обратился к Батьке:

— Когда же добудем аппарат? Это исторические мгновения!

Махно пообещал, да, видимо, не до того было. Тогда, уже под Миргородом, Аршинов высказал свой восторг Льву Голику. Начальник разведки, еще более пополневший, так как теперь следствием не занимался, хмыкнул:

— Ты чо, Петр, с луны свалился?

— В каком смысле? — нахмурил рыжие брови редактор. Лицо у него серое от ночных бдений над текстами.

— Отстань-ка от штаба, окунись в гущу — поймешь! — как-то ехидно посоветовал Голик, которого Аршинов порой выделял из всех: тоже рабочий, умница, обособленный. Ай-я-я!

Он не ездил верхом, жалел животных. Поэтому взял тетрадь, карандаш и, сутулясь, пошел вдоль строя назад. Его узнавали, приветствовали. Петр Андреевич улыбался. Припекало солнце. Курилась пыль под копытами лошадей, колесами тачанок, и было что-то могучее, неудержимое в бесконечном ходе повстанческого войска. В колоннах пели:

Особенно выделялся густой бас бывшего регента кафедрального собора отца Владимира. Он вел дальше:

Песню сочинили в культпросветотделе. Нашелся и композитор. А как же без марша в строю? Мелодия затихала, шел следующий полк, и редактора окликнули, но странно, назвав Петей. Он оглянулся и с огорчением понял, что приветствуют вовсе не его, затворника, — Петра Могилу, экспедитора газет, которого знали во всех эскадронах.

— Ты куда топаешь? — чуть даже раздраженно спросил Аршинов. Сухой, чернявый Могила не мог сознаться, что его послал Голик, чтобы поберечь друга Батьки.

— Та в обоз же, — соврал экспедитор.

— Так он уже прошел! — прищурился редактор. — Вон где кухни. А это — замыкающий пулеметный полк Фомы Кожина. Здравствуйте, Фома!

Командир взял под козырек и усмехнулся.

— А за ними… еще дикий обоз, — подняв палец, объяснил Могила.

— Откуда он взялся?

— Тю-ю, вы шо? Со всех окрестных сел мужики прут за нами. Пограбить Миргород.

— Как это… пограбить? — насупился Аршинов.

— Ну, не то слово, простите. Красные склады мы счас раскроем, и дядькы полезут, як саранча.

Петр Андреевич искоса, крупным своим зеленым глазом в пушистых ресницах взглянул на экспедитора.

— Не верите, что ли? Ага, вот без винтовок уже. Цэ дядькы. Давайте подсядем, и ноги не казенные. Ану тормозни! — крикнул Могила мужику и запрыгнул на подводу. Аршинов устроился рядом.

— На склады? — спросил Петр возницу. Тот хитровато сжал запыленные губы. — Та ты не бойся, дядько. Мы не контрразведка. Я корреспондент, а ось цэ рэдактор.

— Ну-у! — с усилием и сомнением выдохнул мужик.

— Что ты мукаешь, як бугай? — засмеялся Могила. — Имя есть?

— Дид Муха.

— Значит, тоже казацкого роду, як и я, — весело продолжал Петр. — А скажи, дед, кабана у тебя продотряд забрал? Мешок пшеницы тоже. Верно?