Виктор Ахинько - Нестор Махно

Батько пристально посмотрел на Билаша, словно хотел сказать: «Ох, ты ж и бестия!» Упоминание о Бутырках и Алешке больно задело Нестора Ивановича.

— Ладно, — согласился он. — Попытайся. Но учти… Мы болеем. Ответственность… вся… на тебе!

В тот же день Виктор связался с Харьковом и передал предложение начальнику особого отдела Южного фронта Манцеву. Тот ответил: «Будет рассмотрено». Новый командующий фронтом Фрунзе, не имевший резервов, тут же доложил о секретных переговорах главкому Каменеву, а тот — Ленину. Долго думать и им не позволяли обстоятельства: с поляками готовился грабительский мир, и Врангель сунет на север. Вождь посоветовался со своими, ответил украинским товарищам: «ЦК не возражает против временного союза с Махно. Детали согласуйте на месте». Вечером телеграф выстукивал: «Штабу повстанческой армии. Ждите, вам будет передано экстренное сообщение».

А в Харькове нервничали. Накануне в газете «Коммунист» предсовнаркома Раковский писал: «Все главари банд и все, участвующие в бандах, объявляются вне закона. Каждый захваченный будет расстреливаться на месте как враг рабоче-крестьянской власти». А теперь что же — союз? Где же наша большевистская принципиальность? Мы что, мальчики на побегушках?

Волновались и в штабе повстанцев. Мнение Галины, конечно, никто не спрашивал, но она видела, как возмущены Митя Попов, Алеша Марченко, другие. Они прямо говорили Батьке:

— Это же глупо! Нас обдурят снова! Используют как таран и уничтожат! Большевики — те же иезуиты!

Нестор лежал на кровати, потирал ноющую ногу, думал: «Почему молчат, сволочи? Откажут? Или нет? Если дадут от ворот поворот — не оберешься позора. Придется валить на бузотёра Билаша».

Глухой ночью наконец застучал телеграф: предложение принято!

Батько поднялся, обошел на костылях вокруг стола и продиктовал приказ: «Всякие враждебные действия против частей Красной Армии должны быть прекращены». Он присел и тихим голосом продолжал:

— Всем находиться при полной боевой готовности и зорко следить за передвижениями красных. Поняли?

В Старобельск армия повстанцев возвратилась уже как союзница. Ее встречали холодными осенними букетами астр, кричали: «Ура!» Вскоре прибывший профессор-хирург прооперировал ногу Махно. Стали возвращаться из тюрем известные анархисты. А главное — никто не стрелял! В кои-то веки!

Особенно благостно было в госпитале. Хрустящие простыни, забытые добрые улыбки. Во дворе с мягким шорохом падали желтые листья. Идя по ним, Галина отдыхала душой. Даже не верилось: неужели такое — навсегда? Она пошла в церковь и поставила свечку. «Господи, дай здоровье Нестору. Помоги нам и помилуй», — шептала с надеждой.

Вытурив врангелевцев из родных мест, в Гуляй-Поле собралась, наконец, вся армия. Повстанцы пошли по домам, приводили себя в порядок, ели борщ, ковали лошадей. Было решено послать против белых лишь Крымскую группу во главе с Семеном Каретником.

Вскоре вместе с красными она захватила в ожесточенных боях Большой Токмак, Мелитополь и выкатилась к Азовскому морю.

Запахло печеным хлебом. Это было столь странно в белой от снега, голой Таврической степи, что Фрунзе стал выглядывать в приоткрытое окошко бронеавтомобиля. Где же тут пекарня? Ехали вдоль железной дороги. Может, вон там, на станции?

За все время гражданской войны Михаил Васильевич (а он покомандовал уже и на Волге, Урале, и в Средней Азии) не видел такого нагромождения покореженных вагонов, паровозов, пушек, подвод, автомобилей. Но особенно его поразили не техника, не обугленные ветряные мельницы и даже не павшие люди — лошади! Сотнями лежали на полях, бродили от самого Мелитополя и дальше на юг немецкие битюги, тонконогие донские скакуны, вислобрюхие тележные кобылы. Фрунзе любил их и знал в них толк. «Как же будем ездить? Чем землю пахать?» — сокрушался, качая крупной головой в смушковой папахе. О бессмысленности этой бойни мысли не приходили. Он был убежденным, кровно обиженным в юности, азартным бойцом.

— Да откуда же запахло хлебом, Аркадий? — спросил комиссара полевого штаба Осинкина. Члены реввоенсовета, что тоже ехали в бронеавтомобиле, выглядывали в окна. Справа и слева дымились пакгаузы какой-то станции, горели вагоны. Из них текли на землю огненные струи.

— Это же зерно, Михаил Васильевич! Сыплется и пылает, — определил Осинкин.

— Какие подлецы генералы! — высоким тенором, гневно заговорил Фрунзе. — А в Москве, Иваново голодают дети. Разве у золотопогонников нет дочерей, внуков? Показать бы это ткачам. Голыми руками разорвали бы мерзавцев!

Аркадий души не чаял в своем командире, но справедливости ради подумал, что шли жестокие бои. Стреляли наши, белые и махновцы. Кто поджег — поди разберись. Вместе с тем въедливый, дотошный Осинкин понимал: Михаил Васильевич возмущен не одним лишь видом горящего зерна — сорвался, по его же определению, «смертельный и молниеносный» разгром Врангеля. Барон не только уполз в Крым, но напоследок еще и крепко дал по зубам нашим наседавшим частям. Вот почему штаб фронта спешит на юг. Хватит протирать штаны в Харькове!

Командующий хотел, наконец, сам все увидеть и сориентироваться не по докладам. Этому его научила война, как, впрочем, и Нестора Махно. Они во многом были очень похожи. Однако, если бы кто осмелился сказать такое Фрунзе, тот бы скорее всего удивился, а может, и выругался…

Оба начинали с разбоя. В девятьсот пятом им, зеленым, казалось, что простой народ, революция вот-вот победят, надо лишь хорошенько взяться за богатеньких. Потом было много разочарований. Но несмотря ни на что, они, атеисты, сохранили эту единственную веру неприкосновенной, считая, что трудящиеся — рабочие и крестьяне — давно готовы к счастливой жизни, нужно только побыстрее создать им для этого подходящие условия.

Фрунзе и Махно в юности были приговорены военным судом к повешению, долго ждали свой смертный час и помилованы. Оба «заработали» в тюрьме туберкулез и ни одного дня, каторжные, не служили в армии. Зато лично создавали гвардию: один — красную, другой — черную.

Но, в отличие от Батьки, Фрунзе всегда знал свое место в партийной и военной иерархии, был одним из многих, и его раздражало, что кто-то может себе позволить полную независимость. Для таких он припас презрительно-враждебное словечко «князек».

В отличие же от Махно, Михаил Васильевич никогда не жил на Украине и не имел к ней ровно никакого отношения. Это, а также опыт усмирения басмачей были учтены Лениным при назначении командующего Южным фронтом. Вождь, несомненно, предвидел, что на «юге России» пострашнее Врангеля окажется иная сила…

Приехав на побережье, Фрунзе посетил незнакомые ему штабы армий, захотел встретиться с бойцами. У полевой кухни его угостили кашей. Но куда же поставить миску? Ни сесть, ни лечь — вокруг стылая и голая солончаковая степь.