Виктор Ахинько - Нестор Махно

— На семи ветрах! — усмехнулся красноармеец, что ел рядом. Подошвы сапог его были прикручены проволокой.

— Скоро ли вздуем барона? — спросил другой солдат, безусый, конопатый. Он жался спиной к товарищу, чтобы хоть так заслониться от стужи.

— А вот где его проломить? — хитровато поинтересовался Фрунзе. — Может, по Арбатской стрелке вдарить? Проскочим?

— Не-ет, пустое! — запротестовал красноармеец с оторванной подошвой. — Наш полк туда уже совался. Корабли барона к-как га-ахнули! А стрелка-то узенькая. Считай, с десяток нас и осталось. Бежали, не чуя ног!

— Тогда через Чонгарский пролив, по дамбе, пожалуй, — хитровато вел дальше Михаил Васильевич. Он хотел услышать мнение бывалых солдат.

— Там нет маневра, товарищ… не знаю, кто вы, — вступил в разговор кавалерист со шпорами. — Наши сибиряки, однако, пытались, да умылись кровавой щербой, ухой то есть. Вот так.

— Значит остается одно — брать Турецкий вал. Правильно я понял? — добивался Фрунзе.

— Ох, ох! Гиблое место. Сотни наших скрючились. Пёс не проскочит: столько там белого огня, — вздохнул конопатый, облизывая ложку.

— Позвольте! Так что же делать прикажете?

— А вот что, милый, — сказал кавалерист. — Заходите в тыл того вала. Через Сиваш, понял? Да махры нам пришлите, дровишек. А то попухнем тут или околеем. Хрен редьки не слаще.

Фрунзе поблагодарил солдат и уехал. Ему очень хотелось повторить маневр русского фельдмаршала Ласси, который в XVIII веке обошел крымского хана по Арбатской стрелке. Но корабли Азовской флотилии словно сквозь землю провалились. Напрасно прождав их три дня (потом оказалось, они стояли в Таганрогской бухте, скованной льдом), комфронта решил снова, не считаясь с жертвами, брать штурмом Перекоп. Там каждый метр простреливается пулеметами и орудиями противника, и без хитрого маневра, о котором говорил кавалерист, эта задача, скорее всего неразрешима. Обойти же Турецкий вал можно только по мелководному заливу Сиваш — гнилому морю, как это сделал в прошлом году Дыбенко.

Первыми, ночью, когда Фрунзе еще был в пути сюда, пытались переправиться махновцы. Ориентируясь по своим кострам на берегу и пройдя почти половину залива, они все-таки возвратились назад. Ледяная вода кипела от разрывов снарядов. Ноги, колеса вязли в грязи. Мокрые кожухи хрустели в корках льда. Нужно было отметить вешками броды и ждать западного ветра, чтобы он погнал воду Из Сиваша. Иначе нечего и соваться.

Пока повстанцы с грехом пополам отогревались у костров в близлежащем селе (а скученность была неимоверная: сюда привалила еще и вторая конная армия), залив обмелел и его преодолели две красные бригады. Они бросились на защитников Турецкого вала с тыла, но были остановлены корниловцами. Бой шел больше суток. Кончались патроны, нечего есть, пить, и вода стала прибывать. «Где помощь?» — с тревогой спрашивали храбрецы. Но и связь с ними прервалась.

Тем временем дивизия Блюхера в лучах прожекторов погибала под кинжальным огнем у Турецкого вала. Бросив туда еще две резервные дивизии и приказав им «атаковать в лоб под угрозой самых суровых репрессий», Фрунзе в ночном тумане поехал на броневике по берегу Сиваша, чтобы найти и кинуть новые силы на помощь десантникам. Снаряды дальнобойных пушек белых долетали к дороге. Впереди, вращая крыльями, горела ветряная мельница. К полуночи комфронта добрался до села Строгановки. Ему доложили, что вода снова затапливает броды. Этого еще не хватало! Взятие Перекопа, Крыма и судьба самого Фрунзе повисли на волоске.

— Какие тут ближайшие части? — спросил он, чувствуя, что теряет управление войсками. Доложили, что седьмая кавдивизия и махновцы. — Немедленно пусть прибудут сюда!

Но прошел час, другой — никто не появлялся. Михаил Васильевич, ниже среднего роста, как и Махно, плотно сбитый, ходил по хате и нервно поглядывал на часы. В желтом свете керосиновых ламп видно было, как он осунулся, глаза ввалились, усы топорщатся. Это тяжкое ожидание напомнило ему камеру смертников и шаги в ночной тишине. «За мной или нет?» — думалось тогда. Теперь же скорый топот означал бы спасение. Но его не было. «Да что же они, скоты! — терял терпение командующий. — Где запропастились? Боятся? А вода-то прибывает!»

Минуло еще полчаса. Ни кавдивизии, ни махновцев не слышно. «Рвань полосатая!» — кипятился Фрунзе. Покалеченная карателями-казаками коленная чашечка начала вдруг ныть. Они тогда накинули ему на шею аркан и потащили за лошадью. Он бежал, перецепился, упал, бился головой, спиной о камни. Сволочи. Никакой пощады!

Полотенце на стене было в синюю полосочку. Глянув на него, Михаил Васильевич вспомнил вдруг байку, кем-то рассказанную в штабе. Махновцы заняли АсканиюНову. В вольерах обезьяны, страусы. Но мужиков удивила зебра: лошадь… и полосатая! Откуда такое? Они ее поймали, свалили, намочили самогоном тряпку и ну тереть бока чудной скотине. Подозревали, что покрашена. Во народец! Жди от него дисциплины!

Наконец-то послышался долгожданный топот, громкие голоса, и в хату ввалился высокий, широкий Каретник со своим начальником штаба. От них шел пар.

— Командующий Повстанческой армией по вашему приказанию… — начал Семен, приложив руку к черной папахе.

— Вас только за смертью посылать, — холодно прервал его Фрунзе. Он впервые видел Каретника, и этот князек ему сразу не понравился. Что-то восточное, смуглое, кривоносое напоминало Среднюю Азию, главаря басмачей Ахунджана, который с отрядом тоже переметнулся на сторону красных, а потом отказался ехать в Ташкент, заерепенился, выхватил маузер и чуть не застрелил Фрунзе. Этот анархист ничуть не лучше. Все они одним миром мазаны: жаждут автономии. А зачем, спрашивается? Провинциальная блажь? Своеволие им нужно, а не свобода. Есть ясная цель — большевистская. Всё остальное — бред, разбой!

— Наши две бригады погибают на том берегу, — взяв себя в руки, сказал комфронта. — Немедленно идите им на выручку!

Он не ругался, даже не повысил голос. Еще не время. А Каретник понял это по-своему, спросил:

— Как там вода? Опять восток вроде дует, — помолчал и прибавил: — Нам было бы сподручнее работать с красной конницей.

Фрунзе сжал зубы и невольно сравнил этого обормота с Чапаевым. Тоже ведь партизан, забубенная головушка. Но как почтительно встретил, как слушал, исполнял! «Этого лишь могила исправит, — решил комфронта. — Боится ловушки. Погоди, князек, погоди».

А Семен Каретник действительно опасался, что пошлют на верную гибель. Уже сколько раз обманывали эти комиссары.

— Сейчас подойдет седьмая кавдивизия, — согласился Михаил Васильевич, глядя на махновца серыми запавшими глазами вприщур. — Отправитесь вместе.

— Я буду на улице, — сказал Каретник.