Виктор Ахинько - Нестор Махно

Себе он взял лишь бинокль с голубыми линзами.

9 ноября 1918 г.

Секретно

Срочно вне всякой очереди

Курск. Губисполкому и Губкому коммунистов

Сейчас получена радиограмма… сообщающая, что власть в Германии перешла к рабочим и солдатам…

Вильгельм отрекся от престола…

Две недели в седле — не на чужой свадьбе гулять, и Нестору ненароком припомнился бодрый Ленин. Ему там вольготно, небось, в красном Кремле: споры, бумажки, заседания. В тепле сидит, хотя тоже не мед, пожалуй. Лезут со всех сторон, грызутся за власть, того и гляди спихнут, пристрелят из-за угла. Но хоть спать-то есть где! Белые простыни, жена под боком, детишки прыгают. Сколько их у него? А может, как у меня? Ох, кулак-мужик. Интересно, выдюжил бы в степи этой неприютной? Вряд ли. У них по рангу: кто-то мозгует и отдыхает в хоромах, а другие мечутся с саблями. Тут же один за всех: и штаб, и совесть, и бомба на поясе. Ох, устал. Куда ж податься? Где бы временный покой найти? И пулеметов мало. Семь штук на триста бойцов. Сущий пшик. Постой! А те, что у порогов притоплены синежупанниками. Еще Роздайбида толковал о них не раз. Десяток «максимов» или больше. И берег пустынный там. Лучше не придумать.

— Предлагаю отправиться в Васильевку, — сказал Махно членам штаба.

Они ломали головы: куда теперь? Сидели в просторной хате, в Новогупаловке, пили розовый австрийский ром, ужинали. Хозяин, лысоватый, помалкивающий дядя, был доволен. Гости завалили кладовку разной снедью из эшелонов и еще пару новых сапог вручили. Эх и хром! Блестит что зеркало. Обрадовавшись, хозяин даже плюнул на голенище и попытался продуть кожу изнутри. Ни одного пузырька. Во тачают, гады. За сто лет по грязи не износишь!

— Это какая Васильевка? Та, что ближе к Мелитополю? — попросил уточнить Александр Калашников. После того как он смело съездил на переговоры, где могли кок нуть ни за понюшку табаку, Махно пригласил его на заседание штаба, правда, пока не ясно, на каких правах.

— Туда ж сто верст! — удивился Иван Вакула. Он, здоровяк, опрокидывал уже третий стакан и не хмелел.

— Та цэ ж рядом, хлопци, — не выдержал и вмешался хозяин.

— Учти, батя. Никому ни слова, — предупредил Махно. — Сын твой с нами.

— Ни, ни, Боже упаси!

— Так вот. Эта Васильевка на отлете, малоизвестная. Тишь да благодать. Хоть поспим сутки, — объяснял Нестор. — А кроме того, там пулеметы припасены.

— Откуда? — усомнился Марченко.

— Всё будете знать — быстро полысеете, — съехидничал Махно, глядя на хозяина. — Выступаем через два часа.

— Ничь же, хлопци, — забеспокоился тот. — Жинка высоки подушкы настэлыла, пэрыну прыготовыла. Можэ, шо нэ так?

После выпивки всех клонило в сон.

— Давай, правда, останемся, Батько, — попросил и Петр Лютый. Он уже клевал носом.

— Кровавую Темировку забыл? Желаешь повторить? — прикрикнул Махно. — Австрияк бежит домой, словно пес побитый. Железная дорога ему сейчас, что мать родная. А мы тут костью в горле торчим. Вот-вот нагрянут.

Когда отряд уже построился для выступления, на околице послышались выстрелы.

— Лютый, ану слетай, чтоб дремоту прогнать, — велел Нестор, направляясь в голову колонны. — Уходим! Уходим! — командовал.

В темноте они отправились на запад, к Днепру, подальше от железной дороги Москва — Симферополь.

— Там нагрянули. Целый эшелон! Стрелочник видел, — возбужденно докладывал Петр.

— Ты же дрыхнуть собрался, дубовая башка, — упрекнул его Махно. — Сейчас бы мотался по двору в подштанниках. Вирши бы потерял.

Дальше ехали тихо, даже слышен был волчий вой. Степь опускалась, поднималась. На взлобках дул северок, и многие поопускали уши шапок. Небо вызвездило на ясную погоду.

— Чумацкий шлях (Прим. ред. — Так у запорожских казаков назывались Галактика и дорога в Крым), — заметил Алексей Чубенко, разглядывая россыпь звезд, что лежала поперек их пути.

— Скоро вырулим, — согласился Калашников. Небо его не интересовало.

Впереди что-то засерело, похоже, дорога. Она оказалась широкой и пустынной. Выйдя на нее, отряд взял на север, а у Терновки, хорошо знакомой Нестору (здесь жил его дядя), свернул к длинной балке, где угадывалась речушка, и уже берегом добирался к Васильевке.

— Шо цэ? — встревоженно спросил Фома Рябко. Слева, от Днепра, доносился гул, словно шел тяжелый состав. Фома никогда не был в этих местах и решил, что они заблудились, попали снова на «чугунку».

— Ненасытец! — с почтением ответил Махно, как когда-то выразился Степан, где-то сгинувший гайдамака.

— Шо, шо? — не понял Рябко.

— Утром увидишь. Самый гиблый порог Днепра, — и только теперь Нестор постиг, что его тянуло сюда. Не покой, не пулеметы, хотя они край нужны. Нет, его манил, звал Ненасытец. Кто раз увидел его, не мог забыть: то ли дикий скиф или Константин Багрянородный — грек, лихой разбойник-печенег или князь Святослав, даже сама императрица Екатерина II, побывавшая здесь. О более поздних временах не стоит и говорить. Казалось, молчаливая природа степей являла тут, наконец, свой грозный и таинственный норов, и это смущало, теснило, завораживало душу смертного и не отпускало ее.

Сейчас Дед-порог, или по-славянски еще Неясыть, скрываясь и рокоча в темноте, вроде предостерегал, сулил не то счастье, не то погибель. Такое знакомое что-то, кровное чудилось Нестору в этой стихии. «Да наша же Революция! — догадался он с радостью. — Она, милая. Ее музыка. Эх, еще бабу б найти тонкоухую, чтоб тоже уловила ЭТО и приняла. Совсем тепло стало бы. Тина-дура исчезла вместе с отцом. Это он, хомутник, увез ее. Она — кошка, любит дом. А у меня его не оказалось».

Чуток поспав на пряном сене в Васильевке, Махно поднялся и пошел проверять посты. Караульные не дремали, приветствовали Батьку довольно бодро. За темносиним кряжем уже сияла заря. Нестор сдул пыль с линз бинокля и стал рассматривать берег. Он был пологий, размытый паводками, кое-где зарос белым сейчас от инея тростником. А дальше торчали скалы — через весь Днепр. Справа в него впадала речушка Ворона, и на ней видно было колесо мельницы. Оттуда шел рослый дядя. Нестор опознал в нем Якова Пивторака, сторожа, в клуне которого ночевали члены штаба.

— Як видпочывалось? — поинтересовался он. — Щось вы рано пиднялысь.

— Спасибо, Яков. Вот ищу, кто бы помог сплавать в пороги.

— А на шо?

— Клад поискать на Голом острове или около него. Когда еще выпадет такой редкий случай?

На смуглом, горбоносом лице Пивторака, в жилах которого явно текла скифская или половецкая кровь, заиграла ироническая усмешка.

— Вы нэ шутытэ, Нэсторэ Ивановычу?

— Вполне серьезно.

— Так Голого острова там нэма.

— Куда ж он делся, если я сам там ночевал?