Виктор Ахинько - Нестор Махно

Солнце все припекало, и в палисадниках приуныли алые маки. Махно шел по улице и думал о Григорьеве: «Видишь, как судьба-сука раскорячилась. Контрреволюционная сволочь, а ты ищешь союза с ним! Большевички — мастера пускать пыль в глаза. Шумели: «Заговор Григорьева уничтожен!» Ха-ха, жив-здоров штабс-капитан и силу имеет. Что ж ты, анархист, липнешь к нему? Вчера грязью обливал атамана, сегодня целоваться готов!»

Только подслеповатый не заметил бы, что в здешних селах чтут Григорьева. Зимой мужики повалили с ним в Красную Армию. А по их хатам, сараям зашмонали продотрядовцы, чекисты. Терпение лопнуло, вспыхнуло восстание. Кто его, опять же, возглавил? То-то и оно. А кто больше всех пострадал вчера от карателей со звездочкой на лбу?

Придя сюда, Махно сразу почувствовал эти настроения, чужое холодное влияние, с которым анархистам, хочешь не хочешь, а нужно считаться.

Пообедав на поляне с повстанцами, он подозвал Лютого.

— Выступаем через час. Вернулись разведчики?

Петр пожал плечами.

— Никаких войск вокруг нет.

— Значит, будем искать, и только, — решил Батько.

Потом, уже на марше, он нет-нет и подумывал об атамане. Рассказывали, что тот кадровый офицер. Еще когда Нестор заглядывал в рот «бедным хлеборобам», Заратустре-Антони, атаман получил Георгиевский крест на русско-японской войне и золотое именное оружие, дарованную землю. Шутка ли? Кое-что прибрехали, наверно. Все равно — исконный вражина. Оборотень! Отбухал мировую войну, пристал к Петлюре, переметнулся к Советам, взял кучу крупных городов. Это же факты! Он не выскочка, не ровня Дыбенко.

Клятый матрос, как взвыл в последний раз. Белые турнули его армию из Крыма, и, вместо того чтобы идти под Мелитополь, помогать махновцам защищать родные хаты, Дыбенко позорно бежал за Днепр и при встрече имел наглость просить: «Подсоби, товарищ Махно! Иди в тыл к добровольцам». Нашел дурака. Сам же хотел арестовать Фому Кожина, перешедшего от красных к повстанцам, и оставил для этого комиссаров. Пулеметчики Фомы их и порешили. Как взвыл матрос! Листовку расклеил по столбам: «Махно вместо защиты интересов крестьянства и рабочих занимался грабежом, пьянством, погромами». До чего же обозлился, клятый. «Махно и его штабная банда получила 35 млн. рублей для удовлетворения нужд красноармейцев, а таковые были розданы и расхищены его приближенными». Ах ты, брехун! На какие шиши мы теперь возрождаемся? А ты, Дыбенко, со страху взорвал бронепоезд, сам толчешься на берегу Днепра, бойцы возмущаются. Кто их поведет? На Украине ты теперь ноль!

Нестор оглянулся. По желтым, скошенным полям его отряд змеился почти на версту. Показалось село, кладбище на сухом взгорке. Запахло разогретой полынью, чабрецом. В белёсом небе заливался жаворонок, и захотелось остановиться, прилечь, раскинув руки, забыть походную кутерьму, клятого матроса, оборотня Григорьева — всё на свете.

Треснул залп. Палили из-за кладбищенских крестов. Махно со штабниками, кавалерией и обозом свернул в небольшую балку. Пехота залегла. Кто там огрызнулся? Красные или атаманишко? Их тут, этой мелочевки, как поросят нерезаных развелось. Жаль губить дураков, но и свои лбы не дубовые. Надо бы разведать. Тут в степи перехватили повозку.

— Куда катишь? — спросил Махно мужика.

— Та додому ж, в Компанийивку.

— А хто там у вас?

— Бис его зна.

— Возьми записку. Отдай атаману. Хай ответит.

Часа через два прискакал посланец. В селе были григорьевцы. Сам вроде бы скрывался где-то рядом. Отряд вошел в Компанеевку и, выставив караулы, заночевал. Днем к хате, где остановился Батько, подкатил автомобиль. Гости были незнакомые. Адъютант Григорий Василевский и первый охранник Гавриил Троян разглядывали их настороженно.

— Я Григорьев, — представился один из прибывших, ростом с Батьку, лишь коренастее и подстрижен ежиком. Руку держал за бортом тужурки военного покроя, смотрел властно. «Точно ёрш!» — определил Троян. Это впечатление дополняли редкие, видимо, колючие усики гостя.

— Где Махно? — спросил он.

— Здесь. Доложим, — Василевский пошел в хату.

Нестор увидел в окно приезжих, достал из полевой сумки «Универсал», велел:

— Зови!

Пожав руки, атаманы некоторое время приглядывались друг к другу. Симпатии не было. Уж больно разные дороги пройдены, цели намечены, и не ради братания они встретились — нужда свела, Махно сразу не понравилась эта манера штабс-капитана прикрывать веки, а потом стрелять взглядом в собеседника. «Обманет, сволочь», — решил он.

А Григорьев не забыл, как Батько всенародно обзывал его в своем воззвании «предателем и провокатором». Теперь приполз, битый пёс!

Скрывая истинные чувства, поговорили о красных и белых, осторожно выяснили, что силы имеются крохотные и надо объединяться. Нестор послал за членами штаба, и, пока те подходили, атаман рассказывал весьма самоуверенно:

— Я как раз занял Одессу, откуда и ревком жидовский появился. Пришли в мой штаб, потребовали, чтобы хлопцы перестали евреев колошматить. А люди, сами знаете, в походе изорвались, изголодались. А в городе жидов-спекулянтов много. Я и сказал, чтобы их подчистить маленько. За что воюем? Когда наступал, подо мной убили коня и пуля прошла между ног! Тогда рядом ни одного ревкомовца не было. А теперь, ишь… — Григорьев хохотнул, усики топорщились.

Махно все крепче сжимал пальцы в кулак. «Держись и только! — думал, смотрел с иронией. — Где брать силы? Этот мухомор хоть не враг, и тут его территория».

— А у вас их нет? — поинтересовался Григорьев. Он знал настроения крестьян, истерзанных чекистами, которыми нередко заправляли евреи. А Махно ведь тоже деревня. От него за версту навозом несет. Ни дня в армии не служил, стратег!

— Кого нет? — не понял Батько.

— Да нехристей.

— Есть! — вставил слово Троян.

— Так будем бить! — атаман опять хохотнул.

«Громила! И чего Нестор Иванович молчит?» — еле сдерживал себя Василевский. Отец у него еврей.

— Это ваш «Универсал»? — спросил Махно и показал листок.

— Мой. А чей же еще? Вы хоть знаете, откуда это название?

Махновцы переглянулись с недоумением.

— Исторические места здесь, не то что иные, — с намеком на Гуляй-Поле продолжал Григорьев. — Перед Французской революцией войско народного мстителя Максима Железняка кочевало. Это он выпускал первые универсалы крестьянской власти. А матрос Железняк, что разогнал Учредительное собрание — говно, хотя тоже, кажись, отсюда.

Атаман выгибался фертом, держал руку за лацканом тужурки. «Где же я видел такого? — пытался вспомнить Махно, и вдруг его осенило: — Ленин! Копия! Значит, и этот диктатор».

— Я немного не согласен с вашим «Универсалом», — заметил Нестор весьма дипломатично. — Давайте поступим так. Скоро обед. Там и посоветуемся.