Бернард Корнуэлл - Мятежник

— Ты пытаешься убедить меня двинуться вниз по реке, черномазый ублюдок. Хочешь, чтобы я открыл главную дорогу, ублюдки северяне перейдут мост, и все мы до заката будем висеть на деревьях. Разве не так, никчемный сукин сын? — на пару секунд повисло молчание, а потом Эванс повторил свой вопрос, сорвавшись на крик: — Разве не так, ты, черномазая сука?

— Колонна северян находится в лесу рядом с бродом Садли, — Старбаку каким-то образом всё-таки удалось сохранить спокойствие. Он резко дернул руками, пытаясь указать на север, но путы оказались слишком крепки. — Они направляются сюда, сэр, и будут здесь через час или около того.

Новый снаряд разорвался на пастбище за дорогой, где стояли в ожидании в некошеной траве два резервных артиллерийских расчета Эванса, Отдыхающие канониры даже не оглянулись, когда один из огромных снарядов упал ближе, чем обычно, срезав ветку с ближайшего дерева, прежде чем разорваться в сорока ярдах смесью грязи, осколков и дыма.

— Как мой бочоночек, Отто? — крикнул Эванс.

— Цел, полковник. Не волноваться, — немец оставался невозмутимым.

— А я волнуюсь, — проворчал Эванс, — я тревожусь за тупые бостонские куски дерьма. Как тебя зовут, парень?

— Натаниэль, сэр. Натаниэль Старбак.

— Если ты лжешь мне, Натаниэль Чертов Ублюдок, я отведу тебя в сарай и отрежу яйца. Если у тебя они вообще есть. У тебя есть яйца, Натаниэль?

Старбак промолчал.

Он чувствовал облегчение от того, что этот разъяренный сквернослов не связал его имени с преподобным Элиялом. Два снаряда и высоко пущенная винтовочная пуля просвистели над головой.

— Значит, если я передвину своих людей, чтобы встретиться с твоей колонной, дерьмо собачье, — Эванс придвинул лицо настолько близко к Старбаку, что бостонец вдохнул зловонную смесь табака и виски изо рта полковника, — то позволю врагу перейти здесь через мост, не так ли, и тогда не станет уже никакой Конфедерации, правда? А потом придут эти сторонники отмены рабства из Бостона с дерьмом в голове, чтобы насиловать наших женщин, вот чем занимаются бостонские распеватели гимнов. Или, может, они предпочтут надругаться над нашими мужчинами? Это тебе по вкусу, черножопый? Хочешь меня изнасиловать, а?

Старбак опять промолчал. Эванс выплевывал эти насмешки в тишину, а потом обернулся, чтобы посмотреть на хромающего по дороге пехотинца с сером мундире.

— Куда, черт возьми, ты собрался? — разразился Эванс внезапной яростью в сторону солдата, который лишь оглянулся в недоумении. — Ты ведь еще можешь стрелять из винтовки? — завопил Эванс. — Возвращайся обратно! Или ты хочешь, чтобы эти черножопые республиканцы стали отцами ублюдков твоей жены? Назад!

Солдат развернулся и корчась от боли похромал обратно к мосту, используя винтовку в качестве костыля.

Снаряд поднял пыль у дороги, а потом отрикошетил вдоль нее, не причинив вреда никому из штабной группы Эванса, но поднятый им ветер, казалось, заставил раненого покачнуться на своем импровизированном костыле, а потом он рухнул на обочину рядом с двумя резервными шестифунтовыми орудиями.

Две другие пушки Эванса находились ближе к Булл-Ран, открыв ответный огонь по противнику шрапнелью, рассеивавшейся вдалеке подобно серым облачкам, из которых с шипением вылетали белые дымовые следы, закручивающиеся в безумные спирали в восточном направлении. Никто не знал, попадали ли снаряды в цель, но, по правде говоря, Эванс стрелял только для того, чтобы поддержать боевой дух своих людей.

Канониры у орудий резерва ожидали своей очереди. Большинство лежали на спине и дремали. Два человека перебрасывались мячом, а офицер в очках на кончике носа прислонился к бронзовой пушке и читал книгу.

Раздетый до пояса канонир в ярко-красных подтяжках сидел, облокотившись на колесо орудия. Он писал, макая перо в чернильницу, стоящую рядом на траве.

Такая беззаботность не выглядела совсем неуместной — хотя стрельба производила чудовищный шум и дым, торопиться явно не было необходимости.

Старбак ожидал, что сражение окажется более решительным, как описывалась в газетах Мексиканская война, когда бравые войска генерала Скотта пронесли американский флаг под выстрелами и свистящими снарядами до самой крепости на холме Монтесумы, но события сегодняшнего утра выглядели совсем далекими.

Офицер-артиллерист медленно перевернул страницу, пишущий письмо солдат тщательно стряхнул лишние чернила с пера до того, как поднести его к бумаге, а один из игроков в мяч промазал и лениво рассмеялся. Раненый пехотинец лежал в канаве, почти не двигаясь.

— Так что мне делать с этим сукиным сыном, полковник? — спросил один из луизианских кавалеристов, охраняющих Старбака.

Эванс нахмурился, глядя на пелену дыма, висящую над каменным мостом. В дурном расположении духа он обернулся, чтобы провозгласить свое решение относительно Старбака, но был прерван до того, как успел открыть рот.

— Сообщение, сэр, — произнес лейтенант, сопровождавший Эванса во время бесплодного визита к Фалконеру этим утром. Лейтенант сидел верхом на сухопарой серой лошади и держал в руке бинокль, направленный на семафорную станцию на холме. — От сигнальщиков, сэр. Наш левый фланг обходят, — лейтенант говорил без каких-либо эмоций.

На какое-то мгновение все замолчали, потому что над головами просвистел один из огромных снарядов врага. Раненый на обочине попытался встать, но, похоже, был для этого слишком слаб.

— Повторите, Медоуз, — потребовал Эванс.

Лейтенант Медоуз сверился с блокнотом:

— «Присматривайте за левым флангом, вас обходят» — вот точные слова, сэр.

Эванс быстро развернулся и посмотрел на север, хотя там не было видно ничего, кроме парящего высоко над летними деревьями сокола. Шокированный, он снова вытаращился на Старбака.

— Должен перед тобой извиниться, парень. Боже ж мой, должен перед тобой извиниться. Прости, ты уж прости меня! — выпалив последнее слово, Эванс снова отвернулся, на этот раз чтобы взглянуть на каменный мост. Его левая рука судорожно дернулась, это было единственным свидетельством испытываемого им напряжения.

— Это маневр для отвода глаз. Они не собираются атаковать здесь, просто дурачат нас, похлопывая по животу, удерживают на месте, пока настоящая атака не дойдет до нашего тыла. Хрень Господня! — он разговаривал сам с собой, но внезапно повысил голос: — Лошадь! Приведите мне лошадь! А ты забирайся на свою, парень! — это относилось к Старбаку.

— Сэр! — выкрикнул Старбак.

— Что, парень?

— Я связан.

— Освободите мальчишку! Отто?

— Яволь, полковник.

— Дай Бостону приложиться к бочоночку. Один глоток, — видимо, Эванс решил дать Старбаку прозвище «Бостон», как называл свой необычный керамический бочонок на спине немца-ординарца «бочоночком».