Георгий Егоров - Солона ты, земля!

— Около Руды солдаты ходят гурьбой по лесу, — докладывали Ким с Мишей Одудом, — наверное, ищут нашего немца. Ходят наполовину без оружия. Двадцать три человека мы насчитали. Хотели еще одного прихватить, но раз не было приказа, не стали брать. А он прямо сам в руки просился.

Миша шмыгал носом, по-ребячьи морщил лоб.

— Товарищ комиссар, что же это за война — немцы ходят, как куропатки, а стрелять их нельзя?

Аркадий Николаевич по-отцовски покровительственно смотрел на ребят.

— Потерпите немножко еще. Вот как заявим о своем появлении, тогда все немцы в вашем распоряжении.

И вот треть бригады уходила на боевые операции. Миша Одуд, хорошо изучивший за эти дни окрестности Руды и само село, шел проводником группы, которая должна уничтожить здесь гарнизон, занять село с тем, чтобы в будущем превратить его в базу бригады. Решено немцев больше в него не пускать.

Ким Данилов уходил с подрывниками на реку Великую. Партизаны несли на плечах тол, боеприпасы, продукты. День выдался хмурый, то и дело начинал накрапывать мелкий дождь. Хорошо, что комаров нет — три дня назад ударил первый утренник, и гнус исчез. Ким шел и улыбался, глядя на то, как усердно выворачивает пятки шагавший впереди него бородач «акало» — Брат Тишка. Вчера командир отряда, отцов друг еще по гражданской войне, высокий, костлявый Иван Кондратьевич Тищенко никак не хотел его брать с собой — уж больно разговорчив и пуглив. Но Брат Тишка петушился перед ним, тыкал пальцем в сторону Кима.

— Вон молокосос и тот поймал немца, а я что, хуже, а? Помнишь, брат, мы с тобой Милославского разоружили, а? Думаешь, я теперь старый, а? Не-ет, я еще того… силенка есть. Не веришь, а? Хошь, брат, я тебе сейчас салаги загну? Я те докажу…

Командир отряда невозмутимо поглаживал седой ежик на голове, видимо, ждал, когда тот выговорится. Но не дождался, перебил его:

— Ты плавать умеешь?

Брат Тишка несколько раз зевнул — никак не ожидал такого вопроса.

— А зачем?

— Я тебя спрашиваю, умеешь или нет?

— Ну, ежели в лодке…

Стоявшие кругом партизаны грохнули. Смех раскатился по лагерю. Начали сбегаться любопытные, охочие до веселой шутки.

— Не о лодке я тебе говорю!

— Конечно, умею… А ежели с дощечкой, то и проплыву. А зачем, а? Что там обязательно, что ли, плавать надо, а? Можно ведь и по берегу, а? Я лучше по берегу, а? Я по берегу, брат, проворный.

Командир отряда махнул рукой.

— Ладно. Иди. Только чтоб ни одного звука! Будешь в прикрытии.

— Добрая у тебя душа, Кондратьич, — сказал растроганно партизан. — А то как-то получается неудобно, а? Сосунки воюют, а мы, брат, вроде бы на запятках, а?

Смотрит сейчас Ким, как косолапит впереди него этот старый сибирский партизан, сподвижник отца, и берет его смех — вспоминает, как раздавали по вещмешкам всей группе тол. Дали и старику. Тот опасливо держал его двумя пальцами на вытянутой руке, рассматривал.

— А он, случайно, того, брат, сам по себе не бабахнет, а? А то так полспины и не будет, а?

Ребята смеялись:

— Нет, дед, если уж он бабахнет, то и всей спиной не отделаешься.

— Мокрого места не останется, дед…

— Ну вот видишь! Страсть-то какая, а? Этак, брат, можно и жизни лишиться, не за здорово живешь, а?

Дорогой он все время оглядывался и спрашивал у Кима:

— Кимушка, а ежели немцы не дозволят мост взорвать, тогда мы что, в бой будем с ними вступать, а? Этак ведь кровопролитие может произойти, а?

На привале он допытывался у молодежи:

— Вы, ребята, грамотные ноне все, скажите, а вот ежели мне доведется немца в плен брать, то как ему говорить по-русски али по-ихнему, по-немецки, чтобы он понял, а?

— По-русски он тебя не поймет, — подтрунивали ребята, — пока ты ему втолкуешь, он тебе пять раз кишки выпустит.

— По-немецки надо, дед. Они, эти немцы, такие ихтиозавры! Любят, чтоб все по-культурному было…

— А я вот иностранным языкам с малолетства, брат, не обучался, тогда как быть, а?

— Не слушай никого, дед. Надо ему скомандовать: хэндэ хох! И — все. Запомни только эти слова.

— Ерунда все это, — вступались постарше, — автомат покажешь, он все поймет сразу.

— Во-во! Вот это, брат, правильно! — обрадовался тот. — А то «хахо» да «хе-хе»! С перепугу разве вспомнишь всякие иностранные слова, когда увидишь автомат, а?

— Не ты ведь должен перепугаться-то, — смеялись партизаны, — а немец.

— Немца перепугаешь али нет, а у самого, брат, в портках мокро будет, а? Тут, брат, кто вперед успеет перепугаться, тому и хана.

Ребята хохотали, нарушая всякую конспирацию.

— А зачем же тогда спрашиваешь: по-русски или по-немецки разговаривать?

— А это я к примеру, на всякий случай, а? Вот жив буду, приеду домой, спросят: партизан? А как же, мол, брат, партизан. А слова иностранные знаешь? А я тут как тут, наставлю: руки вверх, хо-хо!..

— Не хохо, а хэндэ хох, — сквозь смех выдавил Ким.

— Это все одно, Кимушка, лишь бы по-иностранному.

Но тут откуда-то вывернулся командир отряда. Всегда спокойный и невозмутимый, на этот раз он еле сдерживался.

— Если ты еще хоть раз откроешь рот, я тебя отправлю в лагерь, а потом выгоню вообще из бригады! Немцы под носом, а ты тут комедии устраиваешь!

Дец захлопал глазами.

Откуда же я, брат, знал, что они под носом, а?

Вот все время я и говорю, врюхаешься прямо в лапы к ним и — все, поминай как звали, а? Это разве война — ни фронта тебе, ничего, а? Друг дружку подкарауливай. Вместо того, чтобы немца поймать, сам попадешься. Тут, брат, пойдешь по шерсть, а вернешься стриженым…

Партизаны прыскали в кулак и на карачках расползались в разные стороны. Тищенко так зыркнул на говоруна, что тот, кряхтя, поднялся с земли, вытянулся перед ним, приложил растопыренную пятерню к картузу.

— Виноват, товарищ командир.

Тищенко, сдерживая себя, тихо пригрозил:

— Больше ты у меня никуда не пойдешь, ни на какие операции! Завхозом будешь в отряде, понял?

Дед опустил руку, поддернул портки, сползшие под тяжестью гранат в карманах.

— Без моего, брат, согласия не имеешь права. Это тебе не райпотребсоюз! — уколол он Тищенко, работавшего до войны председателем Каменского райпотребсоюза. — Завхозом я, брат, и дома был… Вот… Стоило ли за сэстоль верст ехать, чтобы опять быть завхозом, а?..

К месту операции пришли на закате солнца. Уже было известно, что мост охраняется двумя часовыми — на том и на другом берегу по одному, что мост имеет четыре ряда деревянных свай по восемь штук в каждом ряду, что по мосту в час в среднем проходит в оба конца до сотни машин, ночью — больше. Не известна была только глубина реки да количество солдат в караульном помещении, под которое был занят дом дорожного ремонтера в километре от моста на противоположном от разведчиков берегу.