Георгий Егоров - Солона ты, земля!

Новокшонов вскинул бинокль. Впереди были танки. Но — чьи? Поднял руку над головой — сигнал приготовиться. Захлопали сзади башенные люки, стрелки припали к смотровым щелям. Сергей все смотрел в бинокль — но разве на таком расстоянии отличишь немецкий танк от своего! Приказал водителю сбавить скорость. Танков много, стоят кучей, видимо, чего-то ждут. Как бы не врюхаться… Вчера командующий фронтом объявил по рации благодарность за взятие моста и освобождение Калача, представил к наградам, а сегодня можно так опростоволоситься, что ни одной машины не выйдет отсюда… Там явно заметили колонну, засуетились люди, забегали. Сейчас все будет ясно… Секунды тянулись медленно, словно Господь Бог, держа в руках, нехотя растягивал их, как податливую резину. Вдруг, оставляя в небе длинный хвост, серым комочком взлетела ракета. Лопнула. На землю перламутром посыпались искры. Одна ракета еще ничего не значит… За ней вторая — такая же зеленая, третья, четвертая, пятая… Сергей, забыв, что он замполит, а не мальчишка, сдернул шлем и закричал во все горло:

— На-аши! Ура-а! Наши-и!..

Через несколько минут танкисты Сталинградского и Юго-Западного фронтов обнимали друг друга. Кричали «Ура!», стреляли из пистолетов и автоматов вверх, пускали ракеты. Откуда-то появились фляжки со спиртом, кто-то совал Сергею в грудь жестяную кружку.

— Товарищ майор… товарищ майор! За победу! От сталинградцев…

Сергей глянул — не меньше трехсот граммов спирта. Пить категорически нельзя — голова! Обижать тоже неудобно.

— За праздник на нашей улице, товарищ майор!

Эх, была не была! Хлебнул два больших глотка — полкружки опорожнил. Дух захватило — насилу перевел, вздохнул кое-как. Улыбающийся, радостный водитель его танка уже подавал кусок хлеба и сала.

— Закусите, товарищ майор. Давно не пили, может разобрать.

Сергей с остервенением ел мерзлое сало, старался заглушить спирт, от которого уже пошло тепло в руки и ноги, слегка закружилась голова. «Только бы не опьянеть… только бы не опьянеть…»

Наблюдавший издали за майором автоматчик в белом маскхалате (Сергей изредка тоже посматривал на него, припоминал, где он видел это лицо), наконец, решительно подошел к нему.

— Товарищ майор, разрешите обратиться?

Сергей, прожевывая кусок, кивнул, сам не спуская глаз с обросшего, прокопченного лица.

— Вы случайно не Новокшонов будете?

— Новокшонов.

Что-то страшно знакомое было в этом бородатом мужчине, в его неторопливом голосе, в легком прищуре глаз.

— А вы меня не узнаете?

Сергей улыбнулся.

— Где-то я вас видел. А вспомнить не могу. Может, щетина и все это, — указал он на маскхалат, на автомат, — мешают.

— Пестрецов я… — проговорил автоматчик, серьезно и спокойно глядя на бывшего секретаря райкома комсомола.

Новокшонов всплеснул руками.

— Боже мой! Мирон Гаврилович! — Удивление и радость майора были искренни. Пестрецов не выдержал, невольно шагнул ближе. Они обнялись.

На них обратили внимание.

— Смотри, земляки встретились!

— Вот это здорово!

— Мне бы сейчас землячка повидать…

— Товарищ майор, и давно не виделись? — допытывался вертевшийся тут же водитель новокшоновского танка.

— Давно… Пойдемте, Мирон Гаврилович, в сторонку, поговорим… Ну и встреча!..

Они зашли за танк.

— Как вы в армию-то попали? Ведь вы…

— Да, товарищ майор, отсидел пять лет… из лагеря и прямо сюда, на фронт. Говорят, кровью искупай свою вину… Насчет вины говорить не буду, а крови мне не жалко и жизни тоже. Лучше здесь погибнуть, от немецкой пули, чем там от своих…

Взгляд у него был мрачный. От былого уверенного колхозного председателя и следа не осталось. Прищур глаз вроде бы прежний, а взгляд не тот. Нет-нет да и скользила по его лицу нехорошая тень то ли предупредительности, то ли услужливости, будто перед всеми и перед каждым в отдельности был он, Пестрецов, виноват.

Эта его мрачная пришибленность так поразила Новокшонова, что от волнения, от растерянности он ляпнул дурацкое, жалкое:

— Вас с кем забрали-то? Меня ведь не было в то время в районе.

— Ага, — с готовностью закивал Пестрецов. — Вы тогда в партшколе учились… А меня — с директором средней школы Сахаровым, с михайловским председателем Совета Шмыревым, с одного бюро нас взяли четверых.

— Где они сейчас?

— Не знаю, товарищ майор, — поспешно ответил Пестрецов. — Ничего я не знаю.

— Что со Шмыревым?

— Не знаю! Кто вышел оттуда, тот ничего не знает, товарищ майор. Даже номер свой лагерный и то не знает…

Сергей удивленно смотрел на бывшего председателя.

— А Павлова Андрея Ивановича, старика с такими большими шевченковскими усами, вы случайно не встречали там? — спросил он снова.

— Нет. Никого я там не встречал, товарищ майор. — Была в его тоне нескрываемая досада на непосвященность собеседника, словно хотел он сказать: разве можно задавать такие вопросы?

Сергей, может быть, понял бы это, догадался, если бы не головная боль. Она усиливалась с каждой минутой и уже занимала все его внимание. И напрасно Сергей пытался отвлечься.

— Вы домой-то хоть написали о том, что теперь в армии?

— Написал, — заулыбался Пестрецов. — Ответ уже получил. Сын-то уже в школу пошел, Володька-то. Помните его?

— Как же! — Сергей обхватил ладонью лоб, давил пальцами на виски. Голова разламывалась.

— Вы что-то очень бледные, товарищ майор.

Сергей поморщился.

— Да вот сейчас на радостях сдуру спирту хлебнул. А мне нельзя. Видите? — Он отнял ладонь. — Голова продырявлена… Ничего, может, пройдет. Вы давно в армии-то?

— С июля этого года… Я хочу спросить вас, товарищ майор: где Данилов Аркадий Николаевич? — И опять насторожился, замер.

— Не знаю, Мирон Гаврилович. В первые дни войны встречал его в Новосибирске. Батальонным комиссаром был по званию, с двумя «шпалами», госпитали организовывал. На фронт рвался. Больше не виделись. Конечно, не может он все эти полтора года госпитали организовывать.

Глаза у Пестрецова потеплели, и Сергей увидел его таким, как тогда, давным-давно — дома. Вспомнил, как он подшучивал над ребятишками — над своим Володькой и братом жены. Вспомнилось, как хорошо, уютно было тогда Сергею в его семье.

— Такой, как Аркадий Николаевич, — сказал Пестрецов, — в тылу не усидит. Где-нибудь непременно воюет…

Боль в голове Сергея стала нестерпимой.

— Мирон Гаврилович, извините меня… — Сергей окликнул своего водителя. И когда тот подбежал, приказал — Вон колонна подходит. Доложи подполковнику, что со мной что-то неладное. Пусть придет сюда…

Первую минуту Сергей не мог понять, где он — белые стены, люди в халатах, тихое позвякивание склянок за стеной. Над ним склонилось курносенькое личико.