Георгий Егоров - Солона ты, земля!

И вот настал счастливый Алькин день. Два с половиной года пыталась она представить этот день — сколько раз она встречала мысленно Юру на вокзале, сколько разных букетов «нарвала» она ему за это время! А настал этот день, и все, конечно, получилось не так.

Понатащили девчата из цеха к Альке в комнату дорожек, расшитых цветастых салфеток, ковриков, тарелок, стаканов, Закупили водки, соленых огурцов, капусты, снесли полученный по карточкам черный хлеб и вместе с Алькой гурьбой бегали встречать героя-фронтовика к каждому поезду из Новосибирска. Девушки разбегались вдоль вагонов и заглядывали на погоны всем, сходившим на перрон, офицерам. Но Юры не было.

Алька, наряженная подружками, уже изжулькала в руках букетик из акварельно-нежных осенних цветов. Она стояла на самом бойком месте — у выхода на привокзальную площадь. Ее толкали мешочники, сновавшие подростки в форме ремесленников, но она не замечала ничего, приподнявшись на цыпочки, разглядывала толпу.

А он приехал неожиданно, на товарняке, перед приходом последнего вечернего поезда. Пожилой седоусый машинист притормозил, Юрий сбросил на перрон чемодан и спрыгнул с подножки паровоза перед толпившимися девушками. Те ахнули. Алька изумленно раскрыла глаза, взвизгнула, бросила букет и повисла у Юрки на шее. Он обхватил ее одной рукой, правую же на черной перевязи отвел в сторону, чтобы не разбередить не зажившую еще рану. Алька топала ногами и восторженно визжала, уткнувшись ему в шею. Наконец она оторвалась, глянула на него.

— Ю-урка… Юрка… Неужели это ты? Какой ты стал… Юрка… — повторяла она снова и снова, — Юрка…

Он улыбался и тоже во все глаза смотрел на Альку. Глядели девушки на них и ни капельки не сомневались, что нет более счастливых на земле, чем эти двое.

Еще недавно Юрий тосковал по своим разведчикам, ушедшим на Берлин без него. Вспоминал, как тащил его под ураганным огнем Иван Савин от самых немецких траншей, как растерянно дрожащим голосом шептал потом, перевязывая друга: «Юра, ты давай крепись. Крепись, дорогой мой старший лейтенант… Руке, конечно, твоей копец, а остальные раны пустяковые… Кровищи только много… Ну ты держись, Юра, держись, сейчас мы тебя в санчасть…» Вспоминал, как вся рота провожала его до полевого госпиталя, как Иван Савин шел рядом с тачанкой, положив руку на крыло, и, насупившись, смотрел под ноги; как потом вызвал он начальника госпиталя и, потрясая автоматом, велел вне очереди делать операцию их командиру, пригрозив: «Я сяду под дверями и ежели что такое… смотрите, перестреляю всех…» Трое суток в белом халате с автоматом в руках просидел он около Юриной койки, зверем озираясь на весь персонал.

И вот теперь все это как-то само собой отодвинулось в далекую даль. Перед ним сейчас Аля, его Алька, о которой он постоянно думал и письма которой, наивные, полудетские, читал и перечитывал все эти годы. Вот она, его Алька, стоит и даже не плачет — настолько ошалела от радости, смотрит своими прежними лучистыми, восторженными глазами. И вдруг по спине у него пробежала дрожь — что бы было с ней, если бы его убило! Не себя жалко стало, а ее, такую родную, такую свою и близкую. Он нагнулся и поцеловал ее в губы…

Потом шумной гурьбой шли по песчаным улицам города на далекий Четвертый Прудской переулок, скученно сидели за столом. Освоившиеся девчата уже смелее поглядывали на мужественное лицо Алькиного жениха, рассматривали ордена и медали, в три яруса завесившие грудь. Юрий немного смущался — никогда еще в жизни не смотрело на него столько любопытных девичьих глаз. Аля больше не подходила к нему — стеснялась, посматривала издали, словно еще не могла признать в нем Юрку.

Наконец девчата ушли, оставив их вдвоем в комнате. Аля закрыла дверь и остановилась у порога, смущенная, не поднимая глаз.

— Юрк, а я ведь отвыкла от тебя. Стесняться тебя стала.

— Может, мне уехать обратно? — пошутил он.

— Не выдумывай! — Она подошла к нему, все еще сидевшему за столом, обняла за шею, зарылась лицом в его волосы. — Понимаешь, какой-то ты стал не такой, изменился. Вот сидишь ты сейчас, а мне кажется, что это не ты, не тот Юрка, с которым, я в школу ходила, который на санках меня катал, а какой-то другой — немножко тот и немножко не тот. Даже «не тот» больше, чем «тот». Понимаешь, я так уже сжилась с мыслью, что ты где-то далеко, что, кажется, ты всегда будешь там далеко и я всегда буду тебя ждать и всегда наша встреча — самое хорошее, чего я ждала в жизни, — всегда будет впереди.

— Конечно, самое хорошее в жизни у нас с тобой впереди…

А на западе еще полыхала война.

Позади осталась Польша. Пятьсот семьдесят километров от Вислы до Одера прошла танковая бригада Новокшонова во главе передовых частей. Прошла без отдыха. По донесениям полковника Новокшонова командующий 2-й Гвардейской танковой армией генерал Богданов отмечал на оперативной карте пункты максимального продвижения своих войск за каждые сутки. И вот бригаду отвели во второй эшелон. А впереди — Берлин. Новокшонов нервничал: неужели то не пустят на Берлин?..

18 апреля глубокой ночью его вызвали в штаб корпуса. Комкор, навалясь грудью на огромный стол, лазил пальцами по плану Берлина. У Сергея теплым всплеском подкатила надежда.

— Товарищ генерал, по вашему приказанию прибыл…

Не поднимаясь, генерал кивком подозвал его ближе. — Пойдешь головным отрядом армии. А сейчас поедем к командарму. Он хочет дать тебе последние напутствия.

Командарм, как всегда, был немногословен. Приказал коротко повторить задачу. Потом отдернул шторку на карте.

— Отсюда, — задержал он карандаш на надписи «Фалькенберг», — двадцать первого в четыре ноль-ноль доложите.

— Есть доложить!…

И снова грохот брони, лязг гусениц — путь лежал через лесной массив к городу Альт-Ландсберг. Всю ночь шли с выключенными фарами. На рассвете бригада выскочила на опушку. Впереди, скрытый белесым туманом, лежал Альт- Ландсберг. Это в нем по данным разведки немцы сосредоточивают танки, артиллерию, это здесь они собираются задержать русских хотя бы для того, чтобы успеть оттянуть главные силы к Берлину. Но полковник Новокшонов знает цену стремительности. Батальоны развернулись в боевой порядок и устремились в атаку. С ходу, стреляя из пушек, они с трех сторон ворвались в городок. Но выбитые из города, немцы стянули силы и пошли в контратаку.

Бригада без передышки устремилась дальше, сбивая на ходу вражеские заслоны. В ночь на двадцать первое апреля был захвачен Фалькенберг. В четыре ноль-ноль Новокшонов доложил об этом командарму. Генерал передал по радио благодарность танкистам бригады и приказал:

— На Панков!..